Владимир Алеников - Свой почерк в режиссуре

– Ты чего воняешь? – строго спросил он, откинувшись на спинку кресла.

Мне показалось, что я ослышался.

– Не понял, – совершенно искренне произнес я.

– Я говорю, ты чего эту вонь распустил? – повторил Мамедов, тыча указательным пальцем в бумаги, разложенные перед ним на столе, в которых я тут же признал собственноручные обращения в разные высокие инстанции, включая ЦК партии, с целью спасения своего детища. – Ты чего, думаешь, тебе это поможет? Во! – И первый заместитель сложил у меня перед носом выразительную фигуру из своих длинных пальцев. – Ты бы, вместо того чтобы этим говном заниматься, лучше думал, чего снимаешь! Кончай эту вонь по-хорошему, а то…

Я так и не узнал, чем именно собирался пригрозить мне Мамедов, потому что в это время речь всесильного зама прервал телефонный звонок.

Телефонов на гигантском столе было штук восемь. На этот раз звонил красный, с гербом, – «вертушка». Мамедов осторожно взял трубку и как-то неуловимо весь вдруг вытянулся в кресле.

– Да, конечно, – забормотал он, – безусловно. Я так и предполагал…

При этом он ожесточенно замахал на меня свободной рукой, давая понять, что аудиенция окончена.

Я выскочил из кабинета вне себя от злости и бессилия. Диалог, как говорится, не состоялся. Я впервые столкнулся с советской бюрократической машиной, которая с изощренным садизмом пересылала жалобы сограждан тем лицам, на которых они жаловались. То же случилось и с моим письмом, отправленным в отдел культуры ЦК. Оно вернулось в ту самую инстанцию, мнение которой я оспаривал.

Я решил, что у меня остался единственный шанс – попытаться поговорить с самим министром, то бишь любимцем покойного Брежнева, знаменитым своей суровостью председателем Гостелерадио СССР Сергеем Георгиевичем Лапиным, который одним движением пальца мог решить как судьбу моих картин, так и мою собственную.

Я прекрасно понимал, что с фильмами на полке у меня не было никаких шансов получить новую постановку, тем более что в штате киностудий я никогда не состоял. Поэтому борьба шла не просто за выход фильмов, но в принципе за мое право быть режиссером. А если говорить серьезно, то за смысл всей моей жизни , поскольку без любимой профессии я ее себе просто не представлял.

Лапин, надо заметить, при всех его зверствах, слыл человеком не чуждым искусству и к целому ряду деятелей культуры благоволил. Так однажды, спустя примерно пару месяцев после окончания моей первой официальной картины, сделанной все в том же «Экране», «Жил-был настройщик», у меня раздался интересный звонок.

– Здравствуйте, Володя! – приветствовал меня вежливый голос. – Это говорит Захаров.

– Здравствуйте, Марк Анатольевич! – обрадовался я неожиданному звонку замечательного режиссера, с которым имел удовольствие быть знакомым.

– Дело вот в чем, – каким-то извиняющимся голосом продолжал Захаров, – я по просьбе Лапина лечу в Швейцарию, на кинофестиваль телевизионных фильмов в Монтрё, представлять в конкурсе вашу картину «Жил-был настройщик». Так вот я бы хотел ее посмотреть. Как это можно организовать?

Я опешил. Мало того что никто не сообщил мне о том, что «Настройщик» был представлен на фестиваль, но даже представлять фильм отправляли не меня, автора сценария и режиссера, и даже не Ролана Быкова, сыгравшего в нем главную роль, а не имеющего ни малейшего отношения к картине Марка Захарова.

Рассказываю об этом эпизоде просто для пояснения царивших в ту пору нравов. Все опиралось исключительно на личные симпатии или же, напротив, антипатии могущественного телерадиоминистра.

На следующий день я позвонил Лапину. К моему удивлению, вежливый референт тут же соединил меня. Я решил, что это хороший знак.

– Слушаю вас, – раздался в трубке вполне любезно звучащий голос.

Я поздоровался, представился.

– И что же вас тревожит, Владимир Михайлович? – приветливо поинтересовался министр.

– Меня тревожит то, что мои фильмы решено не выпускать на экран, – обрадовался я. – Понимаете, Сергей Георгиевич, это все же два с лишним года работы большой группы людей, я уже не говорю о государственных деньгах, выброшенных на ветер…

– Прекрасно вас понимаю, – сочувственно прервал меня Лапин. – Напомните, о каких, собственно, фильмах идет речь?

Я напомнил.

– Да, да, конечно, – с энтузиазмом отреагировал председатель Госкомитета. – Но помилуйте, Владимир Михайлович, дорогой мой, как же мы можем выпустить эти фильмы?

– А почему же нет? – насторожился я.

– Да фильмы-то очень плохие! – со странной радостью в голосе заявил министр.

Я опешил. Чего угодно я мог ожидать, но только не такого удара ниже пояса. От него у меня не было заготовлено никакого отпора. В этом плане любой художник совершенно беззащитен. Он может ответить на все, кроме упрека, что его работа плоха.

– Но как же так, Сергей Георгиевич, – слабо попробовал оправдаться я, – фильмы получили целый ряд наград на международных кинофестивалях… Вот только что главный приз на фестивале в Испании… Все-таки международное признание…

– Нам, дорогой мой, Запад не указ! – резко прервал мои излияния Лапин и, помолчав, произнес совсем уже загадочную фразу: – Тем хуже для них и для вас!

– Почему? – робко поинтересовался я.

– Потому что я вам очень не советую ориентироваться на западные мнения! – напирая на букву «ч» в слове «очень», отрезал министр. – Это же капиталистический фестиваль! Они специально дают свои хорошие призы нашим плохим картинам, чтобы выставить нас на посмешище! Мы еще разберемся, что это за умник ухитрился отправить ваш фильм на этот фестиваль! Какая студия отправляла?

– Одесская, – уныло ответствовал я, чувствуя себя предателем.

Должен вам сказать, что замечательный мой редактор на Одесской студии Марина Багрий-Шахматова, минуя Москву, тайком отправляла мои фильмы на фестивали в надежде, что завоеванные награды помогут одолеть цензурные препоны.

– Ну, с Одесской студией мы разберемся, – злорадно произнес Сергей Георгиевич. – А вы, голубчик, – неожиданно смягчился он, – если уж сняли плохой фильм, так, по крайней мере, имейте мужество отвечать за него. А на Запад нам тут кивать нечего! Нам, дорогой мой, Запад не указ! У нас своя голова на плечах. Чем-то вы им там, видимо, очень потрафили, если уж они вам призы дают за эти ваши так называемые творения.

– А вы их видели? – сраженный всей этой логикой, упавшим голосом спросил я.

– Ну конечно! – обрадовался Лапин. – Разумеется, видел. Ужасные фильмы! Просто очень плохие! Смотреть невозможно. У вас, Владимир Михайлович, простите, есть какая-нибудь другая профессия? – участливо полюбопытствовал он.