Владимир Кулаков - Сердце в опилках

– Скатятся как по маслу! – Пашка вытер пот со лба. Он сходил к знакомому в собачник, взял у него верёвку.

Обвязал нижние тюки, упёрся в край пандуса ногами, чтобы тот не пополз, когда «поедут» тюки с сеном и, напрягая все свои силы, потянул построенную конструкцию на себя. Чудо современной архитектуры в стиле конюшенного экспресСЕНОнизма, (Пашка гордился придуманным по ходу каламбуром) зашаталось и нехотя задвигалось к краю прицепа. Он, разгорячённый, сам себе командовал, надрываясь и радуясь, что эта гора хоть и медленно, но двигается: «И р-раз! И р-раз!..» Сено неожиданно заскользило вниз по гладкому пандусу. Потеряв равновесие, Пашка плюхнулся задом на асфальт. Построенная им громада набрала скорость, наклонилась и, рассыпавшись на десятки тюков, накрыла с головой юного рационализатора…

На крики высыпали во двор все, кто репетировал в этот час на манеже и присутствовал в цирке. Их глазам предстала картина: совершенно пустой огромный прицеп, шевелящаяся подвывающая гора с сеном, и ругающийся на чём свет стоит Захарыч, спешно разгребающий тюки.

Серьёзно испугавшись за здоровье начинающего, но уже такого «талантливого» изобретателя, силами коллектива тюки в считанные секунды были разобраны. Произведя «раскопки», артисты увидели целёхонького, но изрядно помятого и испуганного Пашку, шмыгающего носом.

– О, гляди! Полезное ископаемое – бронтозавр! – сострил кто-то из воздушников.

– Соплезавр! И к тому же с выговором! – загромыхал своим баритоном подошедший на крики инспектор манежа. – Захарыч! Тебе тоже – по старой «дружбе»! Моё терпение лопнуло! Блин, повеситься… – последние слова инспектора потонули во взрыве хохота – реакцией на «соплезавра с выговором».

Около недели это малопочтенное прозвище преследовало Пашку Жарких как суровое напоминание о всей премудрости и определённой закономерности циркового ремесла. На доске «Авизо», где располагалась вся информация от инспектора, рядом с расписанием репетиций и программой представления теперь красовался приказ о выговоре ему и Захарычу за нарушение норм правил техник безопасности.

Артисты, особенно джигиты, подкалывали, поздравляя Пашку, как обычно поздравляют с премьерой: «С началом!..»

Особенно его терзали воспоминания насмешливых глаз Валентины, которая во время того происшествия, казалось, смеялась громче и дольше всех.

Её партнёры тогда играючи, в считанные минуты перетаскали сено на конюшню. Теперь эти тюки с сеном высились у стены восклицательными знаками, как ежедневное напоминание о его позоре…

Захарыч в тот злополучный день столько «надарил» Пашке хомутов и дышел, что их с лихвой хватило бы на весь старый московский гужевой двор. Пашка, пришедший в себя от пережитого, только и смог тогда отшутиться:

– Я же тебе обещал «в семь секунд» – вот! – помощник Захарыча, потирая ушибленное плечо, кивнул в сторону сена, сложенного воздушными гимнастами.

– Тьфу! Х-хомут тебе…

Валентина в который раз медленно взбиралась по верёвочной лестнице к куполу цирка, устало перебирая руками. Партнёры сочувствующе молчали. Отец, недовольно сопя, качался, сидя на ловиторке. Даже яркие прожекторы репетиционного света как-то съежились, чуть потускнели, виновато бросая свои лучики на хромированные детали аппаратов «Воздушного полёта». Страхующая сетка ещё покачивалась после очередного падения Валентины. Сегодня репетиция явно не клеилась…

– Послушай, дочка! Рано раскрываешься. Немного выжди и докрути. Не хватает совсем чуть-чуть, чтобы тебя взять. «Яму» не забывай. Двойное – это двойное! Его делали единицы среди баб!…Я хотел сказать… – Отец неловко замялся, как бы извиняясь за «баб», но, не найдя подходящих слов и сравнений, продолжил:

– Ладно, давай ещё разок. Соберись!

Отец откинулся вловиторке и начал раскачиваться лицом вниз. Набрав нужную амплитуду, он привычно хлопнул в ладоши, оставив облако сбитой магнезии, и коротко скомандовал: «Ап!»

Валентина оттолкнулась от помоста, мощно качнулась на трапеции, ударив вытянутыми носками купольное пространство, подобралась в уголок и тугим мячиком закрутилась в воздухе. Лишь кончиками пальцев левой руки она прошлась по цепким кистям своего отца – одного из лучших ловиторов, и, беспорядочно кувыркаясь, полетела в откос. Страховочная сетка даже через трико больно обожгла спину, приняв Валентину в свои объятия.

– Мимо! – тихо и сочувствующе выдохнул Пашка, наблюдавший за репетицией.

Отец, хмурясь, постепенно останавливал качающуюся ловиторку, разматывая бинты, предохраняющие кисти. Тем самым как бы говоря: на сегодня всё!

Валентина, обняв колени, сидела на покачивающейся сетке, словно в гигантском гамаке, и кусала губы от досады и боли. Она дула на свои ладони, которые горели огнём от натёртых и сорванных мозолей. Сдерживаемые слёзы разочарования душили её. Она потихоньку злилась – давно задуманный трюк пока оставался несбыточной мечтой. Сегодня у одного из «ангелов» погода была явно «нелётной»…

Партнёры по номеру успокаивали расстроенную девушку:

– Ничего, Москва не сразу строилась, получится…

– Этот трюк удавался немногим…

– Тише едешь – дальше будешь…

– Дольше будешь! – делая акцент на первом слове, Валентина резко прервала «соболезнования» своих партнёров. – Так что мне эта поговорка, Женечка, не подходит! – Валя, спрыгивая с сетки на манеж, обратила свой строгий взор к самому «говорливому» и вечно улыбающемуся партнёру. Тот, словно сдаваясь, поднял руки вверх.

– Если птице обрезать крылья… – пафосно было начал «Женечка», но тут же осёкся, увидев жёсткий взгляд руководителя номера, отца Валентины.

– Всё! Умолкаю навеки! – он приставил указательный палец к виску. – Быджщ-щь!!! – громко озвучил он «выстрел». Театрально изобразив смерть героя, Женька полетел с верхотуры подвесного моста в сетку и там, покачиваясь, замер.

– Ладно, «самоубийца», прощён, воскресай. – Отец Валентины скупо улыбнулся. – Сетку освободи, я схожу.

Руководитель полёта, крепкий мужчина средних лет, отпустил ловиторку и, раскинув руки, спиной тоже приземлился на сетку.

Валентина только сейчас заметила Пашку, всё это время стоящего в боковом проходе цирка. В её оживших глазах заиграли лучики прожекторов и какие-то явно хитроватые, потаённые мысли.

– Иди сюда! – позвала она его. – Хочешь полетать?

Пашка Жарких нерешительно пожал плечами. Он тут же вспомнил походы на колосники. Особого желания «летать» у него не было.

– Не трусь, попробуй! Это легче, чем на канате у Абакаровых. – Валентина белозубо и по лисьи хитро улыбнулась. – Правда, папа?

– Хм, угу… – двусмысленно хмыкнув, не разжимая губ, согласился «папа». Лёгкость этих жанров он испытал на своей шкуре.