Игорь Малышев - Театральная сказка

Купидон задёргался, но Мыш держал его крепко.

– Да, надо мириться, – сказал наконец крылатый младенец. – К чему вражда, к чему война? Извини, девочка.

Мыш разжал пальцы, купидон юркнул в гущу ветвей.

– Погодите, я ещё не закончил с вами! – пообещал он, потрясая оттуда румяным кулачком.

Дионис поднял руку с чашей, шум затих.

– Что ж… В вас есть решимость. Особенно в тебе, – бог посмотрел на Мыша. – Настоящие актёры получаются только из тех, кто обладает решимостью.

Бог поглядел в чашу, где переливалось оттенками пурпура и солнца вино.

– Отныне никто не воспрепятствует вам посещать Засценье, – сказал Дионис. – Я скажу несколько напутственных слов, постарайтесь запомнить. Засценье прекрасно. Здесь с вами может приключиться всё что угодно. Абсолютно всё. Здесь вас ждут приключения, каких вы не узнаете больше нигде. Ничего не бойтесь. Вас будет невозможно убить. Почти невозможно. Если только вы не станете расстраивать их…

Дионис кивнул на хищников.

– То есть нам не угрожает ничто, кроме ваших леопардов? – уточнила Ветка. – Мы не сгорим в огне, не утонем в воде, не разобьёмся, если упадём в пропасть?

– Верно.

– Я чувствую, мы тут на славу повеселимся! – хлопнула она в ладоши. – Бессмертие – это то, чего мне всю жизнь очень не хватало.

Дионис успокаивающе качнул рукой.

– Только помните, – он указал чашей на прячущегося в листве купидона, – маленький негодяй прав. Есть вещи похуже смерти.

– Какие, например? – недоверчиво спросила Ветка.

– Например, бесконечная жизнь и бесконечная боль, – ответил бог.

Дионис протянул руку, ворон прыгнул ему на предплечье, окольцевал узловатыми когтистыми пальцами.

– Он будет вашим проводником в Засценье. Едва вы попадёте сюда, поднимите головы и увидите или услышите его.

Словно в подтверждение его слов ворон раскинул крылья и в очередной раз выдал своё громогласное «кру!».

– Следуйте за ним. Он приведёт вас в такие места, какие вы и не сможете вообразить.

Бог пригубил из чаши.

– Возможно, Засценье – вообще самое интересное место во Вселенной. Добро пожаловать.

– А куда нам идти сейчас?

– Возвращайтесь туда, откуда пришли. Для первого раза вы узнали достаточно.

– Но мы должны что-то принести отсюда, разве нет? – сказала Ветка.

– Бери что хочешь, – радушно предложил Дионис. – Можешь взять пыль от корней деревьев. Или нарви листьев с олив.

– Надёргай перьев из крыльев купидонов, – посоветовал сатир с седой бородой и захохотал.

Купидончики заверещали тонкими голосами, принялись корчить ему рожи и делать неприличные жесты.

– Мы нарвём листьев, – сказал Мыш.

– Первый раз все так поступают, – согласился Дионис.

…

– Я вижу, у вас получилось? Вы были за сценой? – спросил Альберт, когда они выходили на бис кланяться аплодирующей публике.

И пусть зрителей было всего семеро, ничто не может сравниться с первым успехом.

Ветка кидала в зал оливковые листья, и они, невидимые для людей, разлетались по залу.

– Да, мы были там, – шепнул Альберту раскрасневшийся Мыш, чувствуя, как от восторга у него заходится дыхание и шумит в ушах.

…

В часовой тихо. Успокаиваясь, шумит только что выключившийся чайник. Альберт размешивает сахар в фарфоровой чашке. Ветка, встав на цыпочки, поливает фиалку на полке. Мыш, пытаясь унять волнение, всё ещё будоражащее его, прохаживается по комнате.

– Скажи, Альберт, почему ты именно нас выбрал для своего театра? – спросил мальчик.

– Кстати, да. Мне тоже интересно, – повернулась к нему Ветка. – Ты ведь мог взять первого попавшегося ребёнка с улицы. Или не мог?

Всем видом показывая, что не хочет отвечать на вопрос детей, Альберт уткнулся в чашку, но, чувствуя на себе пристальные взгляды, отставил её в сторону, сцепил перед собой руки.

– Я мог бы, конечно, соврать вам. Мол, это потому, что я понял, какие вы уникальные, талантливые и прочее, прочее. Но ведь вам нужна правда? Так вот, правда состоит в том, что внутри у каждого из вас есть рана. Она кровоточит, болит, и это делает вас чуткими, страдающими. Живыми, по большому счёту. Такими, какие только и нужны театру. А кроме того, я видел, что вы… Как бы сказать? Что вы в опасности и не сегодня-завтра с вами может случиться что-то очень плохое.

– В смысле? – переспросила Ветка.

– Ну, например, самоубийство, – поколебавшись, со вздохом пояснил Альберт и вытер проступивший то ли от горячего чая, то ли от волнения пот.

– У меня и в мыслях никогда такого не было! – фыркнула Ветка. – Убить себя! Чушь какая! Я одно сплошное жизнелюбие!

– Я видел… Поверьте, друзья мои, я знаю, чувствую такие вещи, – заверил режиссёр. – И ты, и Мыш, вы были на краю… Ещё чуть-чуть – и пропасть. Вы оказались в театре, когда уже падали.

– Нет, нет и нет, – заявила Ветка. – Я бы никогда не смогла наложить на себя руки.

– А я смог бы, – поколебавшись, сказал Мыш, стоя прямо и напряжённо, как часовой на Красной площади. – Я ведь, когда мы встретились, и вправду был на грани. Может, приди Альберт чуть позже, я действительно бросился бы в реку.

– Я сразу заметил, что жизнь твоя, что называется, висит на волоске и любое движение может его оборвать.

Он обвёл глазами детей.

– Дело в том, что только человек, побывавший на грани жизни и смерти, может уйти за сцену.

– Ах вот в чём дело. Ну, тут да, согласна. Мне случалось попадать в передряги, – согласилась Ветка. – Только, знаешь, это очень жестоко, что для театра подходят только такие, как мы…

– Ничего не поделаешь… – развёл руками Альберт. – «Этот мир придуман не нами…»

Он достал из кармана пиджака фляжечку, но передумал и спрятал обратно.

– Почему ты сразу не сказал, что мы должны отправиться вслед за Гномом, когда он зовёт нас за сцену? – хмурясь, спросил Мыш. – Избавил бы всех нас от тех шести провальных спектаклей.

– Видишь ли, идти или не идти в Засценье – это одно из тех решений, которые человек принимает один раз в жизни, и очень важно, чтобы он принял его самостоятельно и без подсказок.

– Ну, хоть намекнуть-то ты мог!

– Нет, не мог. Нельзя.

– Кстати, а что ты видишь, когда мы уходим в Засценье?

– Да ничего. Вы исчезаете на какое-то мгновение, почти неуловимое для глаз, а потом появляетесь снова.

Ветка подскочила к нему, взяла за руку.

– Пойдём с нами в следующий раз? Ну, пожалуйста.

– Нет.

– Почему? – заканючила она.

Альберт посмотрел на детей с усталой отрешённостью, которой прежде они за ним не замечали, и сухо ответил:

– Во-первых, мне по пьесе не полагается быть с вами в это время. И во-вторых, пусть бы даже я и захотел пойти, у меня всё равно ничего не получится. Я просто уткнусь в стену, и всё. За сцену могут ходить только такие, как вы, – в голосе его слышалось сожаление. – Не зря же я искал вас.