Игорь Малышев - Театральная сказка

– А теперь самое время появиться новому персонажу.

– Гному? – уточнил Мыш.

– Совершенно верно, Гному. Обстоятельства складываются так, что на репетиции он ходить не может, только на спектакли. Поэтому я, с вашего позволения, буду его временно заменять. Он появится отсюда.

Альберт постучал по едва заметной двери на могучем стволе дуба.

– Я, опять же с вашего позволения, не стану залезать внутрь. Итак, начали. Гретель, твоя реплика.

– Ой, Ганц, кто это? – испуганно спросила девочка.

– Я ваш друг, дети. Я ваш друг, – сказал Альберт-Гном, мгновенно преображаясь в вёрткое неприятное создание. – Как вас зовут?

– Я Гретель, – присела в растерянном книксене девочка.

– Я Ганц.

– Я люблю детей, – с улыбкой, открывшей все его зубы, заявил Гном. – Очень люблю.

Гном взял её ладонь и с преувеличенной серьёзностью, согнувшись в три погибели, поцеловал. Мышу показалось, что он скорее хотел укусить девочку, а не поцеловать.

Дети рассказали Гному о своём бедственном положении, и тот, извиваясь, принялся доказывать им, что не знает выхода из леса. Но если дети согласятся подождать, он непременно узнает: у ужа и гадюки, у кабана и лисы, у рыжика и мухомора.

Однако прежде они должны разгадать три загадки.

– Всего три! Три маленькие простенькие загадочки! – мельтешил Гном. – Согласны?

– Хорошо. Мы согласны, – ответили дети.

– Но если вы не разгадаете хотя бы одну, я съем вас. Зажарю вот в этой замечательной печи и съем. Ха-ха. Что? Годится?

Ганц и Гретель переглянулись.

– Делать нечего, по рукам.

– Обожаю детей! – с радостными подвываниями произнёс Гном и потряс палкой в воздухе.

Потом он загадывал им загадки, две из которых они успешно разгадали, а с третьей не справились, и Гном, потирая узкие сухие руки, собрался отправить их в печь. Но после того как выяснилось, что исполненная детьми раскоряка никак не пролезает в жерло печи, он вызвался показать, как на самом деле нужно лежать на лопате, и в итоге отправлялся в сочащееся сочным алым светом печное нутро. После чего дети радостно возвращались домой к отцу.

– Неплохо. В общем и целом молодцы, – с неподдельной радостью сказал Альберт, когда они дошли до финала. Однако тут же пригасил ликование: – Только не обольщайтесь, работы ещё очень и очень много.

И вот, наконец, день премьеры. Утром Мыш и Ветка сходили с ума от волнения, но ближе к вечеру, как ни странно, немного успокоились и держались почти уверенно.

Народу в зале собралось немного, но это не беда, успокоил их Альберт.

– Мы же только открылись, потом сарафанное радио разнесёт весть о нас по Москве и зритель пойдёт, – заверил режиссёр.

Дети видели, что сам он волнуется не меньше их, но умело это скрывает.

До поры действо развивалось весьма неплохо.

И вот, когда дети воодушевлённо сопели, изображая, что грызут прянично-леденцовые углы печи, снизу, из-под пола, донёсся стук. Они замерли, думая, что он им только чудится, но звук нарастал, становился всё чётче, явственней. Было похоже, как если бы кто-то в деревянных башмаках поднимался по лестнице из далёких глубин, всё ближе и ближе к поверхности сцены.

Мыш и Ветка обескураженно поглядели на стоящего за кулисами Альберта, тот энергично замахал руками, призывая не выходить из образа.

«Это же тот актёр, который будет являться только на спектакли», – вспомнил Мыш.

Стук приблизился и затих.

Раздавшийся в наступившей тишине скрип показался почти оглушительным. По спинам детей ледяным крошевом осыпались мурашки.

В стволе дуба, возвышавшегося рядом с печью и накрывавшего своей кроной половину сцены, открылась дверь. За ней стояла ровная и глухая тьма.

Мальчик и девочка с интересом заглянули в неё, непроницаемую, как вода в колодце. На дне её произошло движение, и появилось вытянутое худое лицо, о котором можно было бы сказать, что оно похоже на донкихотовское, если бы не «шкиперская» бородка и не полосатый, похожий на сачок, колпак. Головной убор смотрелся так нелепо, что впору было бы рассмеяться, но смеяться отчего-то не хотелось. Больше того, с появлением нового персонажа дети почувствовали себя зябко и неуютно.

Альберт за кулисами снова беззвучно замахал руками и ткнул пальцем в Ветку. Та опомнилась:

– Ой, Ганц, кто это?

– Я ваш друг, дети, – произнёс Гном разводя в стороны руки, в одной из которых была довольно толстая сучковатая палка.

Он перекинул ноги наружу и спрыгнул вниз. Деревянные башмаки ударили в пол с уже знакомым стуком.

И действо пошло своим чередом пока…

– …Итак, загадка первая! – торжественно, со скрытой угрозой в голосе, произнёс Гном. – Вы готовы слушать, прекрасные дети?

Человечек в полосатом колпаке замер, выдерживая паузу.

Из глубины сцены донеслось движение воздуха. Ветви дуба и плакучих ив закачались на весу, зашелестели бутафорские травы, словно самая настоящая лесная осока.

Чириканье птиц, доносящееся из спрятанных в листве динамиков, стало ярче, объёмнее и шло уже со всех сторон.

– Итак… – Гном, кривляясь и слегка кланяясь, принялся отступать в густую тень, копившуюся в дальней части сцены. – Чем больше у неё отнимают, тем больше она становится…

Он говорил медленно и последние слова произнёс, став уже неразличимым в темноте.

Дети молчали, изображая задумчивость и в лёгком недоумении глядя друг на друга. Гном вёл себя странно, не по пьесе. На репетициях он никуда не уходил, наматывал круги около детей, словно акула возле своей жертвы.

– Это яма! – закричал Ганц.

Горящее лицо Гнома появилось из бутафорской травы.

– А-ха-ха! Правильно! Правильно, прекрасные дети! – пропитанным злобой и лестью голосом произнёс он. – Но наша игра только начинается. Слушайте следующую загадку!

Из ветвей дуба выпорхнула трясогузка и, чирикая, заметалась в свете софитов.

По сцене снова прошло движение воздуха, теперь уже более сильное. Запахло лесом и близкой большой водой.

Сердца мальчика и девочки бились, ноздри раздувались, веточки вен пульсировали на тонких шеях, словно всё происходящее здесь уже и не было спектаклем. Мышу вспомнился первый выход на сцену, ощущение праздника, предчувствие чуда.

– Эй! Эй! Эй! – закричал Гном, отступая вглубь декораций. – Слушайте-слушайте-слушайте!

Сцену заполнили трели птиц. Фонари заиграли переливами радуги.

– …то… еет… ороду… ть… раз… на дню… и… сё равно… дит… с боро…ой… – донеслось еле слышно, словно Гном убежал на порядочное расстояние.

– Кто бреет бороду десять раз на дню и всё равно ходит с бородой, – повторил Мыш для зрителей, поскольку нельзя было рассчитывать, что они разобрали хоть слово.

«Что он делает? Почему прячется? Зачем говорит так тихо?» – думал в отчаянии мальчик.