Ксения Хан - Глаза колдуна

Предложение Бертрана не нравится остальной команде, и они поднимают возмущенный гул. Шумят, будто волны в бурю, в воздухе носятся недовольные выкрики. Серлас сжимается еще сильнее, стискивает сверток с Клементиной изо всех сил, и рубашка натягивается на его плечах, схваченная чужими руками.

– Стой смирно, подкильная крыса, – шипит ему в ухо чей-то шепелявый голос, и несвежее дыхание ощутимо даже сквозь слой грязи на шее. Серлас вскидывает голову, пытаясь разглядеть фигуру Фрэнсиса за сгрудившимися вокруг него телами.

– Уверен, плаванье не доставит им обоим много хлопот! – капитан перекрикивает команду, и что-то в его голосе заставляет всех умолкнуть. Буря стихает, не успев начаться.

Толпа расходится в разные стороны, как море перед Моисеем, и Серлас видит Фрэнсиса, капитана гукара, что приютил его с Клементиной только ради собственной выгоды. Серлас для него не нажива, а свинья, предназначенная на убой. И сложно не желать для него и ребенка любой иной участи в данный миг.

Фрэнсис кивает людям позади схваченного – Серласа отпускают, и он тут же обнимает плачущего ребенка как можно сильнее. Ему не боязно за себя (что могут сделать эти люди такого, чего он еще не испытывал?), но вот отдавать в грязные руки враждебно настроенных моряков маленькую девочку… Они выбросят ее за борт и будут смотреть, как крохотное тело идет ко дну моря.

– Ты уверен? – Фрэнсис оборачивается, чтобы адресовать вопрос Бертрану, и, получив от сутулого грузного мужчины угрюмый кивок, кивает. – Что ж, мой брат нечасто позволяет себе милосердие. Тебе повезло, Серлас из Фенита. Или лучше звать тебя Серлас из Трали?

Ответа он не ждет, да и сам Серлас сказать ничего не сможет. Гнев вперемешку со страхом за чужую жизнь клокочет у него в горле. «Я не преступник! – яростно думает он. – Я не поджигал паб, не убивал Сайомона! Не сжигал свой дом, не губил жену!..» На последней мысли сердце его сжимается так, что становится больно до рези в глазах. Не губил жену? Не сбегал из Трали?

Несса погибла из-за тебя, чужак Серлас, и это ее дочь ты держишь в своих дрожащих руках.

Пока Серласа терзают собственные демоны, ему готовят экипаж. Быстро, слаженно спускают на спокойную воду лодку, скидывают в нее ненужный хлам и туда же, почти не глядя, сталкивают человека, чужого на корабле и оттого лишнего. Серлас почти не сопротивляется – а что еще ему остается? Он слишком слаб, чтобы бороться с десятком рослых мужчин на кренящейся палубе, и от его действий, случайных или обдуманных, зависит жизнь Клементины.

Они вдвоем оказываются в крохотной шлюпке на качающих ее волнах быстрее, чем Серлас успевает взглянуть на Фрэнсиса и Бертрана, проявившего к нему «милосердие». Что сподвигло грозного моряка на этот шаг? Было ли это из-за Клементины? Она вмиг перестала плакать, едва Бертран потянул к ней руку.

Лодка качается на волнах вместе с Серласом, гукар «Теодор», не оглядываясь, отходит от них все дальше. Скоро стихает и шум на палубе, и крики чаек: те улетают вслед за кораблем, а к одинокой шлюпке движется французский фрегат.

Серлас мог бы заплакать, если бы не был настолько вымотан. Все в нем вопит и воет на одной ноте, уставшая от скитаний и бедствий душа готова вырваться из бренного тела и покинуть этот мир – если бы все было так просто, Серлас сам вздернулся бы на рее того же гукара. Или еще раньше, в пабе Сайомона, до того как тот сгорел от ночного пожара.

Но он не посмеет так поступить. Он дал клятву, и нарушить ее ему не позволит совесть.

«Так ты зовешь губительную вину?» – вопрошает внутренний голос в ответ на плавающие в голове мысли. Его гулкое эхо звучит, как женский шепот, как предсмертный голос Нессы. Как личное проклятие Серласа.

Отзываясь на его сердечные муки, Клементина подает голос. Всхлипывает, слабо мычит, тянет ручку к порванному грязному вороту рубахи. Ее крохотные пальчики привычно вытягивают наружу шнурок с кольцом на шее Серласа.

– Ничего, малышка, – сипло говорит он. – Мы что-нибудь придумаем.

Волны бьются о борт лодчонки, в которой нет ни весел, ни хоть каких-то досок – ничего, чем можно было бы грести в поисках берега. Серлас полагает, что фрегат, испугавший команду Фрэнсиса, приплыл от берегов Франции. Значит, земля не так далеко.

Только без весла им не добраться. Без помощи не выплыть к берегу. Они с Клементиной одни в открытом море, и ирландский гукар уплыл уже так далеко, что никто на нем не расслышит ни единого крика о помощи. А фрегат может раздавить утлую лодку, не заметив ее в погоне за ускользающим «Теодором».

Серлас не собирается кричать. Он не нашел в себе сил умолять о пощаде на корабле – не сможет и позвать на помощь теперь. Стоит ли ему надеяться на фрегат с французами? Поймут ли они, что ему, обессиленному, нужна рука помощи?

Когда белые паруса с французским флагом оказываются на расстоянии сотни футов, Серлас вдруг понимает, что гукарские моряки ошиблись: фрегату не нужен беглый преступник, каким бы опасным для Ирландии он ни оказался. Фрегат пройдет мимо одинокой лодки и едва ли заметит человека в ней. Но как только борт корабля оказывается еще ближе, Серлас, глотая бессильную злобу, кричит:

– Помогите! На помощь! Пожалуйста!

Он не знает французского и не уверен, понимают ли французские моряки его крики. Все, что ему остается, – надеяться на чудо и драть глотку, пугая Клементину. Девочка снова плачет, и ее плач перестает волновать Серласа – не теперь, не в миг, когда рядом с ними проплывает шанс на спасение.

Ну же, судьба, улыбнись бедному страннику!

Фрегат не останавливается, и никто не свешивается вниз с его борта, чтобы взглянуть на изможденное голодом, постоянным страхом и усталостью лицо Сер-ласа. Корабль плывет мимо, забирая с собой надежду. Им нужен гукар, пиратский чертов гукар, а не выброшенный за борт чужак с ребенком.

Понимание этой простой истины обрушивается на Серласа вместе с жаждой и палящим жаром солнца. Подступает тошнота, он падает на дно лодки, сгребая подозрительно притихшую Клементину обеими руками. Руки снова дрожат, но сейчас его едва ли это волнует. Серлас укрывает себя и ребенка тряпками, сует голову под лавку – тонкую хилую доску-перекладину между бортиками лодки – и закрывает глаза.

Собственное равнодушие к своей жизни и ближайшей участи становится для него блаженством. Вот и славно, не придется страдать и терзаться муками совести – не уберег ни себя, ни девочку! – добавлять все это к нарастающему отвращению, чтобы превратить себя в жалкие остатки бывшего человека.

Он уже умер, погиб вместе с Нессой и похоронил себя до того, как ноги унесли его из Трали. Теперь вслед за погибшей душой отправится и само тело – а раз смерть жены на его руках, вина за Клементину не станет ему дополнительным грузом. Он все равно отправится в ад, и там ему самое место.