Ксения Хан - Глаза колдуна

Он взывает ко всем известным ему богам, чтобы эта семья жила спокойно и дальше.

– Спасибо вам, – говорит Серлас, возвращаясь в кухню к хозяевам. Шеймус удивленно смотрит на него поверх тарелки супа. На столе Джошуа поджидает его порция, Мэриан, закончив с готовкой, присоединяется к семье. Рядом с Шеймусом, безмолвно требуя своего, стоит тарелка и лежат приборы еще на одного человека. На Серласа.

– Садитесь-ка с нами, мистер, – с удивительным радушием говорит Шеймус и кивает на стул рядом с собой. – Вы, в конце концов, чуть не умерли. Я бы на вашем месте с голоду умирал.

Джошуа огибает застывшего Серласа и с гиканьем кидается к своей еде. Мэриан цокает на сына, но ничего не говорит. Жизнь в этом доме течет своим чередом, ничто не предвещает опасностей и бед, которые Серлас уже привык ожидать из-за каждого угла.

Ему нужно поесть, иначе он умрет с голоду. Ему нужно поесть и накормить Клементину, прежде чем двинуться дальше – а куда, он и сам не знает. Предчувствие может его и обманывать, а прошлый опыт – ничего не говорить о нынешнем дне, но Серлас не хочет обременять милую семью ирландских французов.

Он поест и уберется подальше из их дома, чтобы имя Шеймуса, его жены и сына не связывали с беглым преступником из Ирландии.

Даже если он совсем не преступник.

– А через три дня в дом бедного рыбака и его семьи явились революционеры Старого порядка. Кто-то донес на старину Шеймуса, что тот хранит незаконный груз Ост-Индской компании. Его вывели из дома, поставили на колени и приказали выдать своих нанимателей, мол, если он не сделает этого, его жену убьют, застрелят из ружья прямо в грудь. Шеймус не мог ничего сказать, ведь он никого не прикрывал и не хранил у себя в погребе ничего незаконного. Он молчал, так что его милую Мэриан убили у него на глазах. А потом поставили его самого лицом к стене и выстрелили в затылок.

Бен тихо охает за спиной Теодора. «Господи…» – слышит Атлас. Твоя правда, Боже .

Он не вспоминал эту историю, не думал о тех людях. Вполне возможно, что рассказ этот – блеф чистой воды, и что сам Палмер, Шон или как его вообще звать сейчас водит его вокруг пальца. Но подробности давней жизни всплывают перед глазами Теодора, так что он не может, не способен от них отмахнуться.

– А ребенок? – спрашивает впечатлительный Бен. – Что с ребенком случилось?

Теодор хочет сам ответить на его вопрос, обернуться и выпалить ему в лицо, что маленький Джошуа, конечно же, погиб вместе с родителями, а этот черт из табакерки хочет запудрить им обоим мозги, что мошенник и убийца-неудачник ничего не знает и эту историю выдумал только что. Но ясная, как день, истина маячит у Теодора перед носом.

В лице бледного тощего мальчишки со впалыми щеками.

– Ребенок выжил, – говорит Палмер сиплым голосом. – И он перед вами, придурки.

Прежде чем мальчишка успевает сказать еще хоть слово, Теодор коротко и точно бьет кулаком в его тонкий нос.

– Ауч! – визжит Палмер, хватаясь за лицо. – За что теперь-то?!

– За то, что бесишь меня, – отвечает Теодор. И добавляет, с удовольствием растягивая слово по слогам: – Неимоверно .

Бен следит за ними обоими с заднего сидения собственной машины и в этот миг таращится на Атласа, хотя, положа руку на сердце, давно должен был привыкнуть к эксцентричным выходкам приятеля. Впрочем, Паттерсон выглядит таким ошарашенным с тех пор, как он, Теодор и новоиспеченный бессмертный мальчишка выползли из трейлера-гримерки.

– Повтори, – требует Атлас, не сводя глаз с ухмыляющейся физиономии Палмера.

– При, – тянет засранец. – Дур. Ки.

– Теодор!

Бен хватает мужчину за локти, обтянутые старой кожаной курткой времен восьмидесятых, – он бросается на взмыленного мальчишку с нечитаемым выражением на лице, рвется из неожиданно крепкой хватки приятеля и почти рычит, походя на зверя. Не меньше минуты уходит на то, чтобы вернуть себе самообладание: Бен с силой усаживает его обратно на пол и встает между ним и Палмером.

Палмер. Шон. Джошуа.

Лгун. Он не может быть тем мальчиком из Сен-Мало. За свою долгую жизнь Теодор видел немало чудес и мистических, необъяснимых вещей, но эта не одна из них. Эта – наглая ложь, придуманная мальчишкой, чтобы только запутать его.

– Ты не Джошуа, – Теодор мотает головой и цедит слова так, будто их из него вытягивают по звуку сквозь стиснутые зубы. – Придумай что-то получше этой сказки.

Палмер фыркает, подтягивает коленки длинных ног к груди и упирается в них подбородком. Вид у него настолько ехидный, что руки непроизвольно тянутся к его вихрастым волосам, чтобы схватить за них и стряхнуть с его лица эту наглую ухмылку.

– Да неужели? Думаешь, я все еще вру, Серлас?

Старое имя из чужих уст звучит дико, неправдоподобно. Неудивительно, что мозг Теодора отказывается верить в то, что маячит перед его носом не первую неделю. Бледный до желтизны, с опухшими глубоко посаженными глазами, тонким носом, губами, что едва выделяются на лице, с мышиного цвета волосами, висящими немытыми прядями вдоль худых скул. Этот нахальный мальчишка, один вид которого вызывает зуд во всем теле, похож на ребенка ирландского рыбака и французской прачки так, словно является его повзрослевшей лет на пять копией.

– Сколько тебе лет? – спрашивает Бен. Надо отдать ему должное, держится он куда лучше Теодора, хотя игры в бессмертного выматывают его гораздо сильнее. Теодор не уверен, что Бенджамину по силам будет свыкнуться с новостью о таком же, как Атлас, ненормальном. Хорошо, что это неправда, – Теодор будет придерживаться этой аксиомы, пока Палмер с лицом Джошуа не докажет ему обратное. Или пока Теодор не прибьет мальчишку.

– Я родился, – скалится Палмер, – в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году нашей эры. Считай сам, ботаник.

Хрясь! Кулак Теодора прилетает нахалу прямо в нос, и мальчишка, ахнув, падает на спину.

– Твою мать! – глухо стонет он.

Теодор поднимается, чтобы нависнуть над его корчащейся фигурой, и вкрадчиво произносит:

– Повтори-ка.

Палмер, прижимая ладони к носу, смотрит на него с немой яростью.

– Двести тридцать! – гундосит он. – Мне двести тридцать!

Фраза навылет, как пуля, пронзает грудь Теодора и рикошетит эхом в затылок. Не может такого быть, немыслимо. Он готов списать парализующий его шок на защитную реакцию мозга – чтобы придумать такую логичную, выверенную небылицу, Палмеру пришлось нарыть немало информации, которой, как Теодор считал, не существует в материальном виде, – на ностальгические воспоминания, вызванные рассказом о семье рыбака, на собственное имя, впервые за почти двести лет прозвучавшее из уст постороннего. На что угодно, кроме веры в слова мальчишки.