Ксения Хан - Глаза колдуна

– Нравится пейзаж, Клементина? – спрашивает Персиваль таким тоном, будто они приехали сюда выбирать жилой дом. Клеменс хочет ответить ему нецензурной бранью – она вымотана, держится из последних сил и бояться уже не может, – но ограничивается только молчаливым неодобрением.

Она осматривается: то, что предстает ее взору, очень похоже на зеленую Ирландию в представлении маленькой десятилетней Клеменс, и отчего-то вид ей не нравится. Какое-то чувство, которое девушка не может распознать и разложить на части, чтобы выявить причину его появления, терзает нутро: пока Клеменс покорно идет в одиноко стоящий у дороги дом с бледно-желтыми крашеными стенами, пока втискивается в узкий неосвещенный коридор и ждет, когда Персиваль справится с выключателем, пока слушает раздраженное дыхание Элоизы за своей спиной – все это время чувство сидит в ней и ждет своего часа.

– Проходи, располагайся, – скалится Персиваль, и Клеменс с трудом отводит взгляд от его разукрашенных неизвестной болезнью губ.

Элоиза подталкивает девушку в спину, шикает на нее и уходит наверх по узкой лестнице с белыми деревянными перилами. Несколько ступенек под ее сердитыми шагами жалобно скрипят.

Это старый и неухоженный дом. Клеменс находит гостиную с парой кресел и высокой, до потолка, книжной полкой в углу напротив окна; идет к ней, трогая по пути шершавые обои на стене – бесхитростный повторяющийся узор из бледно-зеленого плюща и узеньких одноцветных бутонов. На полке стоят пыльные книги в старых обложках.

«Что я здесь делаю?» – спрашивает у них Клеменс. Проводит пальцами по разной толщины корешкам, наугад тянет один из них.

Ей в руки падает тонкая книга в мягкой потрепанной обложке без каких-либо отметок, и девушка задумчиво листает страницы, натыкаясь на истертое временем название внутри: «Человек, который не умирает». Клеменс хмурится и, рассердившись, ставит книгу на ее законное место на полке.

– Чаю?

Вздрогнув, Клеменс оборачивается к Персивалю – тот стоит прямо позади, протягивая ей чашку с дымящимся чаем, и выглядит так скучно, так буднично на фоне бледно-зеленых стен с растительным орнаментом и старой мягкой мебели. На мгновение все происходящее кажется Клеменс сном. Подскочившее к горлу сердце теперь нервной птицей трепещет между ключиц.

Страх . Вот что это за чувство, не дающее Клеменс покоя, но оно связано вовсе не с ее отцом.

– Чаю, – повторяет Персиваль и вручает девушке чашку, больше не ожидая ее согласия. – Пей, – говорит он. Зрачки его блеклых глаз ширятся, сужаются, снова ширятся, и Клеменс, как завороженная, не может даже моргнуть или отвести от него взгляд. Она послушно делает несколько глотков – чай горчит, в нем чувствуется что-то неестественное, чужеродное.

– Вы бы не стали меня травить, – выдыхает Клеменс и сама же усмехается: подобная мысль кажется ей глупой, бессмысленной.

«Это не отрава», – думает она, пока горечь неизвестной Клеменс травы мягко, но настойчиво подталкивает ее сознание в спасительную темноту. Если бы она, ведьма, жила в век Серласа, то точно знала бы, чем ее опоили…

Персиваль улыбается ей, и это последнее, что она успевает запомнить.

Вместе с возвращением в собственное тело приходит боль. Теодор с трудом открывает глаза: он лежит на боку, лицом уткнувшись в старый грязный пол паба, куда сам приходил несколько лет подряд. Занятно: пол покрыт узором разноцветных стеклышек, вдавленных в бетон, – он этого никогда не замечал.

Теодор приподнимается на слабых руках – голова раскалывается, во рту ощущается столько крови, будто он ею дышит, словно она заполнила все легкие и булькает там, а еще плещется в черепной коробке, и оттого шумит в ушах. Давно он не испытывал подобного: последний раз пулю в лоб он получал на войне в середине прошлого века, и боль от такого ранения ( ранения?.. убийства!), непривычная, позабытая, теперь вгрызается во все его существо, изголодавшись по плоти. Теодора мутит, весь мир кружится перед глазами. Он знает, что ему нужно на чем-то сосредоточиться, отыскать в круговороте последних событий, предшествовавших позорному просчету, цель, за которую он мог бы сейчас зацепиться и вытянуть себя в реальность. Но едва Атлас нащупывает что-то нужное, это что-то ускользает от него обратно в небытие.

Словно пулю, прошившую его голову насквозь, окропили ядом, заговорили.

– Сукин ты сын… – ругается Теодор и кое-как поднимает себя с пола. Его ведет на нетвердых ногах, слабыми руками он упирается в барную стойку, не глядя отыскивает высокий стул. Пол залит его кровью, но на волосах она уже высохла и загрубела, а потеки на лице стали сухим узором. Теодор видит себя в мутной поверхности пузатого бочонка с пивом; выглядит он неважно – похож на пошлого карикатурного вампира из молодежных романтических произведений.

Отвратительно.

– Ты очнулся.

Саймон выходит из подсобки с двумя толстостенными кружками и одну ставит прямо перед разбитым носом Теодора. Атлас фыркает, и боль в переносице тут же ударяет плотным комком в самую макушку.

– А ты не удивлен, как видно.

Он медленно обхватывает дрожащей рукой холодное стекло пивной кружки. Делает глоток, склонившись над барной стойкой, чувствует на языке незнакомый привкус какой-то травяной бурды. Саймон как ни в чем не бывало обходит его и садится напротив. Теперь он кажется посетителем, а Теодор, несмотря на скверное состояние, – владельцем паба.

– Ну, – выдыхает Атлас. – Рассказывай.

На лице вечно спокойного и серьезного рыжебородого ирландца не видно и тени вины, удивления или хотя бы облегчения, и следующая его фраза не становится для Теодора новостью.

– Он сказал, что простая пуля тебя не убьет. Да и ты… – Саймон отводит взгляд, скользит единственным глазом по длинным трещинам в дереве барной стойки. – Ты столько баек из прошлых жизней рассказывал мне. Я решил, что ты либо псих, либо действительно бессмертный. Он меня убедил. Я поверил.

– Это ты избил Бена?

Только теперь Саймон возмущенно фыркает.

– Да как я мог! У меня бы рука не поднялась!

На взгляд Теодора, верить словам ирландского пройдохи теперь не стоит, но отчего-то в заботливом отношении Маккоула к Бенджамину он уверен. Все время их знакомства Саймон казался Атласу добряком. Даже сейчас, получив от этого «добряка» пулю в лоб, Теодор не может отказаться от мысли, что рыжебородый ирландец не тронул бы невинного Бена.

– И чем же он тебя подкупил? – спрашивает Теодор.

– Ничем!

Вопрос как будто обижает Саймона. Атлас хмыкает.

Холодный непонятный напиток приятно холодит разгоряченную кожу рук и нутро после нескольких глотков. И даже проясняет муть в голове, только оставляет на языке неприятный осадок. Теодор морщится.