Наталья Нечаева - Внук котриарха

Вот это да… Шона просто онемела. Столько лет прошло, в Летописях ни строчки об этом! И дедушка Альвис… выходит, всегда знал? И молчал? А другие?

Съёвн по брату очень тосковала. Из весточек, которые Мимир посылал с голландскими купцами и мастеровыми, родные знали, что живет он в царском дворце, что строится вокруг огромный город, который будет краше и больше Амстердама, что кошек тут любят и работы у него предостаточно. Об одном не извещал, что несколько раз чуть не погиб.

Купцы позже рассказали о великом наводнении, едва не поглотившем город. Гораздо позже Мимир в Летописи письмо Петра закинул о том самом случае : «Третьего дни ветром вест-зюйд-вест такую воду нагнало, какой, сказывают, не бывало. У меня в хоромах было сверху пола 21 дюйм, а по городу и на другой стороне по улице свободно ездили на лодках. Однако же недолго держалась, менее трех часов. И зело было утешно смотреть, что люди по кровлям и по деревьям, будто во время потопа, сидели… Вода хотя и зело велика была, беды большой не сделала».

Пётр тогда Мимира из дворца за пазухой вынес, как в былые времена. Другой раз от собак его спас, чуть в клочки не порвали.

Мимир, похоже, очень тосковал по дому. Но котом – как доберешься? Все двадцать лет зазывал к себе в Россию родню и друзей. Особенно Съёвн и Хасди, они тогда уже женаты были. Упирал на романтику и свободу, заманивал невиданными белыми ночами, великими просторами и необъятными возможностями для творчества и работы. И эльфы, и кэльфы (к тому времени последних стало куда больше), мечтали о небывалом путешествии, головокружительных приключениях, но – боялись. Если срываться с места, то большой компанией. А большой компанией где спрячешься? К купцу в сундук не поместишься, да и кто знает, не свернет ли он по дороге в Петербург куда еще. Потеряться в российском бездорожье никому не хотелось. Сообщили о своих сомнениях Мимиру: дескать, рискнуть готовы, но с тебя – безопасная транспортировка. И Мимир придумал! Исподволь, осторожно стал наущать Петра съездить в Голландию повторно. И когда тот собрался, занозил своими шерстинками-письмами все его кафтаны. Не поленился. По этим новым письмам выходило, что нынешняя Россия – просто рай земной, как специально созданный для эльфов и кэльфов. (Кстати, само слово «кэльф» – Мимира придумка, взял да соединил «котов» и «эльфов»).

Второй визит Петра стал для кэльфов судьбоносным.

– Ты, может, думаешь, я не видал, что у меня все мундиры в шерсти? – Шона уже ничему не удивляется, просто слушает, открыв рот: не забыть бы, все это надо в Летописи внести!

– Возвращайся! Вернись! – зовет котенка Маргарита Владимировна. И он слушается. Расправляет крылья и, паря, опускается. Ниже, ниже, и вот уже мягко приземляется на поручень кресла. Складывает белые крылья, втягивает их обратно в белое пятнышко на спине и хитро смотрит на Крючу.

– Вова, это ты? – поражается она: мордашка котенка, расплываясь и увеличиваясь, превращается в лицо Вовы Анисина – главной любви всей Крючиной жизни.

Из-за него она ушла от мужа, поссорилась с мамой, с ним провела самые веселые, шебутные и счастливые годы молодости. Художник, музыкант, синеглазый, высокий, чуть сутуловатый красавец, Вова в любой компании свой и – главный. Так складывалось, он ничего для этого специально не делал. Нет, ангелом не был, наоборот: все пороки мира попробовал на вкус с неизменным удовольствием, ну и она вместе с ним.

– И чего ты тут сидишь? – спрашивает Анисин. – Пошли. От работы кони дохнут. Шурка сегодня две миниатюры каким-то американским чувакам втюхал, гуляем. Атлантов уже практически споили.

Вместе выскакивают на Дворцовую, прямо в солнечный круг. Летними вечерами часто такое случается: если солнце вдруг ненароком зацепится за Александровскую колонну, то будет висеть на ней долго-долго, лениво перетирая о гранит зацепившиеся лучи. Потом сразу плюхнется в Неву, но часа два еще станет бултыхаться у самой поверхности, пока не угомонится и не заснет на дне.

У Атлантовых ступней живописным ярким табором расположилась их компания. Все те же – Маруся, Крокодил, Сула, Сальватор и Петрович – тот самый Шурка, который сегодня проставляется ввиду удачно проведенной сделки.

– Заждались, – Петрович протягивает доверху налитый граненый стакан, позаимствованный из ближайшего газировочного автомата, – еле вашу порцайку отбил.

– Покушались? – Вова, как истинный джентльмен, протягивает стакан Крюче, – глотни!

Портвейн сладкий, душный, душистый, даже, пожалуй, чересчур душистый, будто в вино плеснули одеколон, но вечером после работы, да еще на солнышке, да еще на Дворцовой! Может, что-то и бывает вкуснее, так где ж его взять?

Маргоша мелкими глотками заглатывает портушок, доходит до половины стакана, протягивает Анисину – твоя доля! Кто-то, кажется, красавица Сула, вставляет ей в руку кусок городской булки, Сальватор пододвигает банку с килькой в томате. Нет ничего вкуснее на свете, чем свежая «Городская» с хрустящей корочкой, пропитанная насквозь остреньким томатным соусом с раскрошившейся в нем бескостной килькой.

Вова, опорожнив стакан, берет гитару. Начинает наигрывать новую песню БГ. «Под небом голубым, – доверительно сообщает он, – есть город золотой…»

Сальватор, перехватив стакан, уносится к автомату – вернуть тару на место. Это – закон. Они не одни такие умные, стакан может в любой момент кому-то другому понадобиться.

Остальные подтягивают Вове. Все знают, песня о них, об их городе, именно золотом – вот же оно, золото, разлито по площади, Неве, крышам…

– Корифаны, – возвращается Сальватор, – встаем. А то Гостинка закроется.

Гостинка, а точнее, отдел грамзаписи на первом этаже, вот уже пару недель – непременное место посещения перед долгим зависанием в «Сайгоне».

– Риглис, завязывай, – торопит Вову Сальватор, – опоздаем.

– Сам ты Риглис, – цедит Вова, но встает. Он очень не любит, когда друзья зовут его так. Но – приклеилось.

Вообще-то он очень интеллигентный чувак – мама преподает в консерватории скрипку, папа поет в Малом оперном. С последних гастролей предок привез сыну целую упаковку жвачки «Риглис», посредством которой предприимчивый отпрыск развернул настоящее коммерческое предприятие, выменивая на заветные дольки пиво, беличьи кисточки для товарищей-художников и даже дефицитные тени для Крючи.

Недавно Вова заглянул в Гостинку за подарком для отца ко дню рождения. Потосковал, перебирая советскую эстраду, порылся в симфонической музыке – ничего стоящего! В уголке на полу, прямо на стопке пыльных пластинок, сидел наглый черный кот. Утомленный поисками, Вова зарычал на кота, изображая собаку. Кот лениво взглянул на шалопая, соскочил с пластинок и, не сводя желтых глаз с Вовы, несколько раз стукнул лапой по стопке, на которой только что сидел. Потом еще и мяукнул, да так, что Вова точно разобрал: ищи тут.