Андрей Посняков - Семейное дело

Как выяснилось — всё равно куда, поскольку вечер пошёл не по воображаемому им сценарию, и Борис от огорчения едва не свалился с берёзы.

Чикильдеев девушку подвёз, но подниматься не стал, распрощался у подъезда. Сама Валерия по сложившейся уже привычке переоделась в ванной, в комнату заглянула в коротеньком, но абсолютно не подходящем для шантажа халатике и сняла его лишь после того, как выключила свет.

А Цыпе пришлось ещё почти полтора часа сидеть на дереве, дожидаясь, пока Чикильдеев настоится и надумается. В результате замёрз как собака и едва не отдавил себе седалищное место.

В общем, снова облом…

«…к 10 ноября 1941 года немецкие войска захватили город Озёрск, после чего на территории района был установлен жёсткий режим, имеющий целью предотвратить сотрудничество жителей с партизанами.

Социально чуждые и враждебные к советской власти элементы использовались немцами для формирования низовых звеньев оккупационной администрации. Так, в деревне Красная Нива старостой был назначен Соловьёв Ф. П., бывший крестьянин-единоличник, в прошлом судимый за контрреволюционную деятельность.

Население относилось к немцам враждебно, но из-за боязни репрессий открыто не выступало. Какой-либо политической линии в отношении населения немецкие военные власти не придерживались. Воинские части, занимая населённые пункты, занимались грабежами и насилием…»

Озёрский район, 1941 год, ноябрь

Ветер гнал по болоту мокрый, смешанный с дождём снег и бросал его пригоршнями манной крупы в лица парней, укрывшихся под чёрными лапами ели. Парни отфыркивались и вполголоса ругались.

— Тихо, Гнат, — прошептал один, всматриваясь в снежную полумглу. — Вишь? Во-он туда, на сосну, глянь-ка!

Второй тут же приложил к глазам бинокль, трофейный, цейсовский, а вглядевшись, задумчиво поскрёб щетину:

— Снег с веток опал. Уронил кто-то.

— Не вражины ли пробираются?

— Поглядим…

Оба притихли, не шевелясь, и так лежали примерно с минуту, попеременно прикладываясь к оптике, пока, наконец, не обнаружилась пробирающаяся тайной лесной тропой фигура в коротком драповом пальто и драной меховой шапке. Путник то ли заплутал, то ли просто устал и теперь шатался, то и дело хватаясь за стволы осин и ёлок. Кругом шумел смешанный лес, густой, непроходимый, страшный для чужаков, но по-своему уютный для своих — бойцов партизанского отряда «Мститель».

Гнат наклонился к карабину и прицелился.

— Стой, кто идёт? — чуть приподнявшись, грозно спросил напарник.

— Москва! — Путник остановился и махнул рукой.

Парни переглянулись — пароль был назван правильно. Переглянулись и тут же отозвались:

— Калуга!

И, едва незнакомец, проваливаясь по колено в снег, подошёл ближе, радостно замахали шапками:

— Ха, Матвейка! А мы тя и не узнали, ага! Пальтишко-то великовато.

— Уж какое есть, — важно здороваясь с парнями за руку, буркнул путник, совсем ещё юный парнишка лет пятнадцати-шестнадцати.

— Мы тебя позжей ждали!

— А я — вот он. — Подросток зябко поёжился. — Ведите меня к командиру.

Юный партизанский связной Матвей Столяров с началом оккупации поступил учеником в сапожную мастерскую некоего господина Чеширского, бывшего сотрудника наркомвнузема, вышедшего в конце тридцатых на пенсию. Прикрылся, так сказать, подлецом, поскольку Чеширский новую власть приветствовал, лично выдал нескольких оставшихся в городе коммунистов, и немцы считали его абсолютно благонадёжным. И счёт этот, гамбургский, распространялся и на работников Чеширского, что было весьма удобно для связного: Матвей с лёгкостью преодолевал кордоны и постоянно вертелся вокруг оккупантов, выведывая и высматривая всё, что могло заинтересовать партизан.

И так мстил за отца, погибшего в самом начале войны в далёкой Белоруссии.

— Шишка новая к фашистам приехала, со спецгруппой из какой-то «Анвер…», «Анер…». — Парнишка сбился.

— «Аненербе»? — помог Ветров, командир отряда.

— Точно! — Матвей улыбнулся и хлебнул горячего чая из железной кружки. Основной доклад он закончил и теперь делился слухами и сплетнями. — Я слышал, как Чеширский о нём говорил с полицаем Близнюком.

— Что именно говорил? — Появление важной шишки Ветров не мог оставить без внимания. — Подробности есть?

— Говорил, что эсэсовец новый, штарн… шран…

— Штандартенфюрер?

— Точно! — Матвейка, наконец-то, согрелся и теперь держал горячую кружку за ручку, а не двумя руками за бока, как раньше. — Чеширский говорил, что штандартенфюрер этот по каким-то совсем секретным делам приехал и может даже начальнику гестапо приказывать.

— Фамилия у него есть?

— Фон Рудж. — Матвей почесал в затылке. — И ещё Чеширский говорил, что Руджа этого немцы и сами побаиваются. Злой он, холодный, как зыркнет — мурашки по коже.

— Ты его видел? — осведомился командир отряда.

— Ага.

— И что?

— Фашист как фашист, чтоб ему пусто было. — Подросток подумал и добавил: — Только я его издали видел. И вечером. Он днём не выходит.

— Не простой фашист, получается, — протянул Ветров. Командир отряда был не местный — присланный из Москвы офицер НКВД — и знал о немцах гораздо больше остальных. — «Аненербе» секретными делами занимается, и я ума не приложу, что этой организации понадобилось в Озёрске.

Юный Столяров лишь руками развёл, показывая, что разделяет недоумение Ветрова.

— Где этот фон Рудж чаще всего бывает?

— Говорят, в графской усадьбе.

— Говорят? А ты не видел?

— Я ж сказал: он днём вообще не появляется, — округлил глаза парнишка. — Ночью выходит и уезжает сразу.

— Нужно проследить, — жёстко приказал Ветров.

— Слушаюсь.

— У тебя в усадьбе знакомые есть?

— Ну, есть. Нюрка Ластикова, тёти Паши, поч-тальонши, дочка. Я через неё и…

— Вот-вот! — перебил Ветров. — Только через неё. Она местная, подозрений не вызовет.

Только что закончилась кинохроника — очередной выпуск «Die Deutsche Wochenschau», — и в зале на полминуты включили свет.

— Ах, поскорее бы, — сквозь зубы бросил Пётр соседу, белобрысому здоровяку в форме гауптштурмфюрера ваффен СС. — Знаете, Мюллер, Цара Леандер — моя любимая актриса.

Капитан скривил губы:

— Говорят, эта Леандер — еврейка.

— Еврейка на экранах рейха?! — Фон Рудж театрально вытаращил глаза. — Вы шутите, мой дорогой. Она шведка! Доктор Геббельс не пропустил бы на немецкие экраны еврейку!