Дин Кунц - Город (сборник)

– А как все было, дорогой братец?

– Ты в тот день пребывала в буйном настроении.

Амалия вскинула брови.

– Буйном?

– И ты пила.

– Да? И что же я пила?

– Все. Бренди, пиво, водку, вино.

– Тебе пришлось нести меня, взвалив на плечо?

– Отнюдь. Я рассказал, что в родах ты получила черепно-мозговую травму, и из сочувствия они выдали нам инвалидную коляску.

– Ты несешь чушь.

– Я не верю, что ты пила, – поддержал я Амалию.

– Спасибо, Иона, – поблагодарила она меня.

– Ты на удивление наивен, дитя, – Малколм повернулся ко мне. – Так или иначе, я катил ее от картины к картине, она трясущимся пальцем указывала на каждую и требовала, чтобы я объяснял, что на ней изображено. Сестра, помнишь, что я сказал тебе в тот день? Иона должен это услышать.

– Почему бы тебе не сказать самому, Малколм?

– Не уверен, что помню все слово в слово, – и он добавил, обратившись ко мне: – У этой дорогой девушки память феноменальная. Даже пьяная, любую реплику помнит слово в слово.

– Реплику? – переспросила Амалия.

– Я слышал, как действительно крутой английский актер произносил эту фразу в фильме. Мне понравилось. С этого момента я не говорю. Теперь только произношу.

– Произноси сколько влезет, но ты все равно несешь чушь.

– Вот и намек на буйное настроение, – прокомментировал Малколм. – Должно быть, при ней фляжка, к которой она тайком прикладывается.

– В тот день, Иона, я сказала Малколму следующее: искусство может многому научить. Но надо тренировать глаз. И когда дело доходит до значения, ни один, даже самый ученый эксперт, не имеет права говорить тебе, что ты должен думать, глядя на картину. Искусство субъективно. Утешает тебя картина или радует – это твое личное дело. И если она что-то говорит, то говорит исключительно тебе. Слишком много экспертов, политизирующих искусство, поскольку они уверены, будто великие художники всегда придерживались тех же взглядов, что и они сами. Но искусство, в самую последнюю очередь, должно быть политическим. Всегда помни об этом. Можешь выслушивать чье-то мнение, но всегда составь свое. Доверяй своим глазам и сердцу.

– Именно это я ей и сказал, – встрял Малколм, – слово в слово. Удивительно, как ей удалось все запомнить, учитывая, до какой степени она в тот день наклюкалась.

Высказавшись столь неподобающим образом, он направился к красной бархатной веревке, которая не позволяла посетителям очень близко подходить к выставочным экспонатам, и остановился перед картиной Якоба ван Рейсдала «Пшеничные поля». Мы с Амалией присоединились к нему.

Небо занимало две трети большого полотна, отчасти синее, но в основном закрытое громадинами темно-серых облаков. Нижняя треть предлагала земной простор, густую тень в передней части, темный лес вдали и залитые солнцем поля посередине, между которыми тянулась проселочная дорога. По ней навстречу друг другу шли одинокий мужчина и женщина с ребенком. За деревьями, практически невидимый, пастух пас овец.

– Эта картина одновременно вызывает у меня грусть и радость, – прокомментировал я. – Люди такие крошечные, и мир такой огромный.

– Люди на пейзажах Рейсдала всегда крошечные, – указала Амалия. – И почему тебе одновременно грустно и радостно?

– Не знаю. Дело в том… они такие маленькие, их можно раздавить, как муравьев. Убить молнией, ты понимаешь, и все такое. Это грустно.

– Если они – мерзавцы, тогда радостно, – внес свою лепту Малколм.

– Мой дорогой братец, заткнись, – проворковала Амалия.

– Но все, что вокруг них, – продолжил я, – так прекрасно, и небо, и леса, и поля, все. И я радуюсь за них, потому что они оказались в таком красивом месте, – я посмотрел на Амалию, она улыбалась, и я спросил: – Это звучит очень глупо?

– Совсем нет, Иона. Мы оба знаем, кто у нас сегодня король глупости.

– Я кое-что произнесу через минуту или две, такое умное, что вы ахнете, – пообещал Малколм.

Мы перешли к следующей картине, почти такой же прекрасной, как «Девушка в красной шляпе», но, когда я всматривался в нее, появилась тревога, и скоро она переросла в страх, от которого меня затрясло.

Когда доктор Джубал Мейс-Маскил умчался вдаль, не протаранив другой автомобиль, миссис Нозава вернулась в свой кабинет, оборудованный в глубинах химчистки. Подумав, к кому из подруг обратиться за информацией, позвонила Ирине Вавиловой. Ирина и ее муж Андрей играли в Московском симфоническом оркестре. В конце 1939 года, когда оркестр гастролировал в Норвегии, они сбежали, решив не возвращаться в Советский Союз, и годом позже добрались до Соединенных Штатов. Андрей год назад умер, но Ирина, теперь пятидесяти пяти лет от роду, продолжала преподавать историю музыки в университете.

Ирина овладевала азами оригами под руководством Сецуко Нозавы и обрадовалась ее звонку. Она знала Джубала Мейса-Маскила и полагала его свиньей. Когда она только появилась в университете, он подкатывался к ней на вечеринках, даже когда Андрей находился в том же зале, а Норин, жена Джубала, стояла в считаных футах.

Он стал более агрессивным после того, как в 1962 году умерла его жена, а в последние два года вообще разительно переменился, представляя себя Че Геварой Чарльстона, штат Иллинойс. Вероятно, этой перемене в первую очередь способствовали наркотики, из-за которых его в самом скором времени могли уволить или отправить на пенсию. Некоторые люди говорили, что перемены начали происходить с ним после ужасной смерти Норин, но Ирина не верила в сострадательность Джубала, даже по отношению к жене.

Что за ужасная смерть? Норин поехала в Аризону, навестить брата и его семью. Однажды вечером, после того, как все улеглись спать, она одна сидела у бассейна, наслаждаясь теплым вечером пустыни. Наутро ее нигде не могли найти. И арендованный ею автомобиль больше не стоял на подъездной дорожке. Полиция обнаружила автомобиль на стоянке у торгового центра. Тело Норин лежало в багажнике. Со связанными руками и ногами. Ее забили до смерти молотком. В этом преступлении даже не нашли подозреваемых.

У Джубала оказалось железное алиби? Что за странный вопрос. Большинство людей полагало его псевдоинтеллектуалом и свиньей, но никто и подумать не мог, что он способен на убийство. Слишком он был трусливым, совершенно бесхребетным. И так уж вышло, что в ту неделю, когда Норин отправилась в Аризону, Джубал председательствовал на трехдневной конференции под названием «Холодная война: необходимость или хитрый трюк?». В ней участвовали девяносто два представителя университетов шестнадцати штатов. Он никуда не отлучался, и даже поздними вечерами кто-то его да видел: учитывая количество участвовавших в конференции женщин. Если на то пошло, Норин убили в последний вечер конференции, которая закончилась вечеринкой, продолжавшейся до часа ночи. К этому времени ее уже похитили и убили в далеком Скоттсдейле.