Дин Кунц - Город (сборник)

– Это работает, точно работает, – заверил меня дедушка. – Конечно, тебе придется привыкнуть, и поначалу все это будет только вызывать раздражение. Но я практиковался с этим, разработал специальную технику. Думаю, я сумею быстро тебя обучить. Да, не элегантно, не идеально…

– Но работает, – закончил я за него. На лице дедушки отразилась неуверенность, потом он заметил, что я не в отчаянии, и широко улыбнулся.

Как, должно быть, его печалила разработка такого хитрого приспособления для внука-вундеркинда. Он играл, как я уже упоминал, превосходно, лучшей левой руки я вообще никогда не слышал. За два года я добился такого прогресса, что почти сравнялся с ним, он гордился моим талантом, с нетерпением ждал момента, когда я его превзойду, полагая, что ждать осталось недолго. Теперь он понимал, что превзойти его мне не удастся никогда, и будет чудо, если с этими корявыми набалдашниками я смогу выйти на достигнутый прежде уровень. Однако он верил, что мне это удастся, и хотел, чтобы я тоже в это поверил. Я всегда сильно его любил, но в тот момент – как никогда раньше.

Мои мама и дедушка не предлагали мне сыграть, но надеялись, что я не откажусь от такой возможности. Я не касался клавиш одиннадцать дней. В обычной ситуации подскочил бы к роялю. Но тут не попросил перенести меня с инвалидной коляски на скамью. Сослался на крайнюю усталость и этим никого не удивил.

Врачи заявили, что верхняя половина моего тела сохранила полную работоспособность и все положенные ей функции. После момента пробуждения в палате реанимации, когда мне показалось, что я не чувствую рук матери, которые сжимали мою, не было у меня оснований подозревать, что мои руки потеряли в чувствительности или координации. Но в первый день дома, со всеми этими набалдашниками, я боялся проверить правильность заключения врачей.

Полагал, что утром решусь. Пусть для этого мне и придется собрать волю в кулак.

В первую ночь в моей новой спальне я лежал в темноте, повторяя по десять раз мантру, которую придумал сам: «Я не такой, как Тилтон Керк, я не такой, как Тилтон Керк…»

Во втором десятке я сделал упор на первое слово: « Я не такой, как Тилтон Керк, я не такой, как Тилтон Керк…»

Потом на третьем: «Я не такой , как Тилтон Керк, я не такой , как Тилтон Керк…»

В четвертом произносил имя с презрением: «Я не такой, как Тилтон Керк , я не такой, как Тилтон Керк …»

Не знаю, сколько сотен раз я прошептал эти слова, но заснул с ними на языке.

Несомненно, моя мама ужаснулась бы. А может, и нет.

Утром я поднялся первым. К тому времени, когда мама спустилась вниз, я уже набрал полную ванну горячей воды, вымылся и оделся, что далось мне не без труда. Она нашла меня за кабинетным роялем, пытающимся играть и осваивающим стержни с набалдашниками.

– Поставь, пожалуйста, эти удлинители, – попросил я.

Она не стала выражать одобрение проявленной мною самостоятельности, но потом я услышал, что она поет на кухне, готовя завтрак.

Когда дедушка Тедди спустился вниз, мы втроем позавтракали за кухонным столом, а потом он сел рядом со мной за рояль, чтобы показать, как можно управлять педалями с помощью зубов и подбородка.

Он еще не возобновил работу в универмаге, и я полагал, что он просидел бы со мной все утро, если бы не предстоящая ему поездка в наш прежний дом, чтобы привезти миссис Лоренцо и ее вещи. Она согласилась заботиться обо мне, делать лечебную гимнастику и все необходимое. Ей досталась моя прежняя спальня наверху, жалованье положили небольшое, но помимо крова она получала еще и стол.

После отъезда дедушки я еще какое-то время практиковался, ощущая нарастающее раздражение, но в какой-то момент, случайно подняв голову, увидел пересекающего улицу Малколма. Тут же перебрался со скамьи на коляску и открыл дверь, когда он позвонил.

– Где твой топор? – спросил я.

– Я предпочитаю называть его саксофоном, – ответил он, глядя на меня сверху вниз, неуклюже переминаясь с ноги на ногу.

– Как бы не так.

– Правда, предпочитаю.

Возможно, он знал, как дедушка Тедди модернизировал «Стейнвей», но, если не знал, мне хотелось, чтобы какое-то время он этих изменений не видел.

– Давай посидим на крыльце, – предложил я.

Этот июльский день выдался таким жарким и влажным, что не летали птицы и не жужжали пчелы. Казалось, слышно, как скворчит жарящаяся земля.

– Как ты? – спросил я.

– Лучше.

– А твои предки?

– И что, мои предки?

– Просто спросил.

– Старик все время говорит о повышении. Кем ты становишься, уйдя из бригадиров токарей? Королем токарей?

– А мать?

– Она теперь курит в постели. Наверное, скоро я сгорю во сне. Меня это не тревожит.

– Не надо так говорить.

– Ладно, не буду.

– Если будешь, ты мне здесь такой не нужен.

– Тогда вышвырни меня со своего участка.

– Может, я так и поступлю.

– Ты видишь тот микроавтобус, припаркованный рядом с домом Яблонски? – спросил он через какое-то время. – Знаешь, что это?

– «Форд».

– Мама и дедушка не говорили тебе, что это?

– Я и без них знаю, что это «Форд».

– Это полицейская охрана.

– И кого они охраняют?

– Твой дом. На случай, если появится твой старик или все эти безумцы, с которыми он трется.

– С чего ты это взял?

– В тот день, когда я приходил в больницу, до того, как твоя мама заметила меня в коридоре, она разговаривала с копом, и я подслушал его слова. Микроавтобус здесь с тех самых пор.

Лобовое стекло тонировали. Так что я не видел, кто сидел в кабине.

– Почему они не сказали мне? – спросил я.

– Вероятно, не хотели тебя пугать. Меня не волнует, испугаю я тебя или нет.

– Теперь меня испугать не так-то легко.

– Поэтому меня это и не волнует.

Возможно, мама догадалась, что пока я не хочу показывать Малколму модернизированный кабинетный рояль. Она принесла на крыльцо сумку-холодильник с четырьмя бутылками колы и тарелку печенья.

Какое-то время мы сидели, наблюдая, но из микроавтобуса никто не вышел.

– Не могут они оборудовать там туалет, – прокомментировал Малколм.

– Может, у них катетеры, как в больнице.

– Копы не такие продвинутые.

– Может, и такие, если приехали из Манзанара.

– Что такое Манзанар?

Я пересказал все, что почерпнул из библиотечной книги.

– Иногда я думаю, что это хорошо, быть белым, – изрек он.

– Иногда?

– Большую часть времени я бы предпочел быть самоанцем. Ты понимаешь, с Самоа.

– Почему?

– Эти парни обычно ростом в шесть футов и четыре дюйма, весят триста фунтов, но двигаются так плавно, словно в прошлой жизни были танцорами. Я хочу быть огромным, сильным, но при этом грациозным.

– Может, в следующей жизни ты станешь клейдесдалем [54]. В любом случае, самоанцы выглядят для меня белыми.