Нил Гейман - Никогде

– Молчать! – бросил мистер Вандемар, а мистер Круп хихикнул.

И тут Дверь поняла, что Ислингтон не на ее стороне.

– Эй! Зверь! – заорала она. – Мы здесь! Йо-хо! Зве-ерь!

Вандемар схватил ее за горло и ударил головой о стену.

– Я же просил помалкивать, – спокойно промолвил он.

Она ощутила металлический вкус, сплюнула кровь в грязь под ногами и снова собралась закричать, но мистер Вандемар это предвидел. Он вытащил из кармана носовой платок и затолкал ей в рот. Дверь со всей силы укусила его за палец, но он этого словно не почувствовал.

– Вот теперь будешь вести себя тихо, – сказал он.

Мистер Вандемар гордился своим носовым платком в зеленых, коричневых и черных пятнах. Когда-то он принадлежал толстяку, торговавшему нюхательным табаком в первой четверти девятнадцатого века. Он умер от апоплексического удара, и его похоронили с носовым платком в кармашке. Мистер Вандемар знал, что некоторые пятна на ткани остались от толстяка, но все равно очень любил этот платок.

Дальше они шли молча.

За лабиринтом, в каменном зале, служившем и цитаделью и тюрьмой, ангел Ислингтон пел. Он не пел уже несколько тысяч лет, хотя голос у него был прекрасный: нежный, мелодичный – и, как у всех ангелов, красивого тембра. Он пел песню Ирвинга Берлина [54]и танцевал по залу, залитому светом сотен свечей, медленно покачиваясь в такт собственному пению.

Он пел:

Ислингтон остановился перед огромной дверью из черного камня в раме черненого серебра. Коснулся пальцами гладкой поверхности, прижался к холодному камню щекой. И снова запел, но уже тише, совсем тихо:

Он улыбнулся нежной, ласковой улыбкой ангела – и улыбка эта была чудовищна. Он повторял слова снова и снова, они рассыпались на слоги и замирали в пустом холодном зале, во тьме, едва рассеиваемой светом свечей.

– Я на небесах… – сказал он.

Ричард вернулся к своему воображаемому дневнику.

«Сегодня я заглянул в бездну, пережил поцелуй смерти и еле вынес побои. И сейчас пробираюсь по лабиринту вместе с безумцем, который воскрес из мертвых, и телохранительницей, которая оказалась совсем не телохранительницей, а… чем-то совершенно противоположным. Я совсем запутался, словно…»

Он не сумел придумать подходящее сравнение. Быть может, потому, что оказался за пределами мира метафор и сравнений – в мире реальных вещей, в котором и сам изменился.

Они шли по узкой болотистой дороге между двух темных каменных стен. Держа в одной руке фигурку Зверя, а в другой – арбалет, маркиз следовал за Охотницей футах в десяти, стараясь не приближаться. Позади, с копьем и факелом, который маркиз вытащил откуда-то из-под одеяла, заменившего ему плащ, шел Ричард и тоже соблюдал дистанцию. От болота поднималась невыносимая вонь, тучи гигантских комаров кружились вокруг Ричарда, садились на руки, ноги, лицо, вонзали в него свои хоботки. Кожа на месте укусов вспухала и страшно чесалась. Однако ни Охотница, ни маркиз на комаров не жаловались.

Ричарду казалось, что они давно заблудились. Настроение у него было мрачное. Тут и там в болотной жиже виднелись человеческие останки: ссохшиеся тела, бесцветные кости, белесые, распухшие от воды трупы – и это не добавляло оптимизма. Он гадал, давно ли здесь лежат и отчего умерли эти люди – от клыков Зверя или от комариных укусов? Он молча терпел еще пять минут (насчитав одиннадцать свежих укусов), но потом не выдержал:

– Мы заблудились, – объявил он. – Я уверен, мы здесь уже проходили.

Маркиз поднял повыше обсидиановую фигурку.

– Нет. Статуэтка приведет нас, куда надо. Полезная вещица.

– Ага, – проворчал Ричард. Он не очень-то верил в силу фигурки. – Страшно полезная.

И вдруг маркиз наступил босой пяткой на раздробленные кости грудной клетки, наполовину скрытые в грязи, споткнулся и выронил статуэтку. Черная фигурка Зверя описала в воздухе широкую дугу и с тихим всплеском нырнула в черную болотную жижу, как рыбка, ускользнувшая из рук рыбака. Маркиз выпрямился и нацелил арбалет в спину Охотницы. Морщась от резкой, горячей боли, подумал: «Хоть бы порез был неглубокий». Он и так потерял слишком много крови.

– Ричард! – окликнул он. – Иди сюда. Я ее уронил.

Ричард пошел к нему, разглядывая болотную жижу, надеясь, что в свете ракеты блеснет черный обсидиан.

– Нагнись, поищи в грязи.

Ричард застонал.

– Ты видел во сне Зверя, – проговорил маркиз. – Сомневаюсь, что ты хочешь встретить его наяву. Или я неправ?

Ричард не стал долго раздумывать. Он вонзил копье древком в грязь, рядом воткнул факел, дававший неровный желтый свет, опустился на четвереньки и начал искать статуэтку. Он шарил руками в липкой жиже, опасаясь, что вот-вот наткнется на костяные пальцы скелета или распухшее от воды лицо.

– Бесполезно. Ее не найти.

– Ищи.

Ричард попытался вспомнить, как вообще ищут. Стараясь ни о чем не думать, он принялся спокойно осматривать грязь – так, будто ничего не искал. Вдруг что-то сверкнуло в пяти футах левее. Это была фигурка Зверя.

– Нашел!

Он бросился к ней, шлепая в грязи. Фигурка лежала в луже черной воды. Может быть, из-за того, что его шаги потревожили болотную жижу, а может быть, сработал пресловутый закон подлости (сам Ричард склонялся ко второй версии), однако как только он подскочил к фигурке, раздалось бульканье, словно у кого-то заурчало в животе, рядом со статуэткой вспух огромный пузырь, с тихим хлопком лопнул – и она исчезла.

Ричард опустился на колени, погрузил руки в грязь и стал отчаянно шарить, уже не думая о том, что ему могут попасться чьи-то костлявые пальцы. Тщетно. Болото поглотило обсидиановую статуэтку навсегда.

– И что теперь будет? – спросил Ричард.

Маркиз вздохнул.

– Иди сюда. Что-нибудь придумаем.

– Поздно, – прошептал Ричард.

Он приближался – так медленно, что сперва Ричарду показалось, что Зверь стар, болен и что он умирает. Но это только сперва. А потом Ричард вдруг осознал, какое расстояние Зверь покрывает за одну секунду. Глядя, как он бежит, взметая фонтаны грязной воды, Ричард понял, что был неправ, – Зверь быстр, как ветер. В тридцати футах от них Зверь с тихим рыком остановился. От его боков валил пар. Он взревел – победно, призывно. Обломки копий, мечей, ножей торчали из его шкуры. В желтом свете ракеты пылали его алые глаза, сверкали клыки, поблескивали копыта.

Зверь склонил свою крупную голову. Ричард подумал, что он похож на кабана, – но нет, это немыслимо – таких гигантских кабанов не бывает! Он был размером с быка, со слона – огромный, как сама жизнь. Зверь уставился на них, и время остановилось – замерло на сотню лет, которая пролетела за двенадцать ударов сердца.