Марика Ми - Выдумщики

– Вот и Первый…

– Создатель должен отвечать за то, что создал, – твердо сказала Лаура. Вынула свою трубочку, медленно ее раскурила и спросила лукаво: – Ты говоришь, что понимаешь Первого. А Охотника?

– Что? – не поняла Ада. У нее по спине вдруг побежали мурашки.

– Ты понимаешь, что сделал он? Охотник ведь просто защищал то, что любил больше всего, – свой город.

– И отдал за это чужую душу. Так нельзя.

– Правда? – приподняла брови Лаура. – Он никого не заставлял, это было решение Первого.

– Я не понимаю, к чему ты это, – буркнула Ада.

Лаура повела плечами и посмотрела в небо.

– Ты сама завела разговор. Ох, уже начинают. – Она бросила взгляд на Аду. – Останемся или пойдем вниз?

К площади с боковых улочек подтягивались люди. Их становилось все больше, но место в самом центре площади пустовало. Люди словно не смели перейти границу, образовывали небольшой круг. Потом из толпы в центр круга вошел Ворчун и начал что-то говорить. До Адель долетали только отдельные фразы.

– Давай догоняй, – крикнула Лаура и побежала вперед. Ада неторопливо пошла. С холма она хорошо видела Рыжего, но толпа на площади была такой плотной, что протиснуться не получалось. Адель стояла поодаль и пыталась расслышать речь старика.

– В этот день, двадцать пять лет назад…

Вдруг толпа расступилась, давая место странной процессии. Молчаливые люди несли укутанную тканями картину. Ада в последний момент отскочила, чуть не попав им под ноги.

– Если бы не было его, не было бы и города, не было бы и нас… – продолжал старик. Ада встала на цыпочки, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Картину поставили рядом со стариком.

– В этот день мы вспоминаем того, кто не только дал нам Мирград… – Голос старика с каждым произнесенным словом становится все громче. – Но и принес себя в жертву, чтобы сделать его вечным.

– За Первого! – крикнул старик, сдергивая покрывала с картины. В его руке вдруг появился бокал.

– За Первого! – кричали люди вокруг.

– За… – начала Ада, но голос ее сорвался. Она взглянула на картину.

– Что это за имя такое – Адель? – Голос матери звенит. Она порывается выйти из комнаты, и сердце Ады тревожно сжимается – сейчас та ее увидит. – Почему было не выбрать нормальное русское?

– Ты просто не хочешь, чтобы я уезжал, – мягко говорит мужчина. Он поворачивается к двери и подмигивает Адели. Та готова поклясться, что он ее видел. «Ты же понимаешь, что это все не всерьез, правда, малышка?» – звучит в голове его голос. Ада кивает, хотя мать много раз говорила, что никто, слышишь, никто не может видеть сквозь стены. А он – видит.

Нет, этого не было, не могло быть. Так не бывает…

Огромные руки поднимают Аду в воздух, она хохочет и дрыгает ногами. Взмахивает руками и вдруг… Что случилось тогда?

«Что здесь происходит? Зачем ты дал ей сладкое? Сейчас же обед! Господи, сколько ты накупил шоколадок! Я говорю, у нас нет денег, зарплату задерживают, а ты!»

И руки тут же опустили ее на пол. Адель закрывает глаза и затыкает уши руками и, чтобы не слышать, начинает напевать песенку, качается в такт ей. Она не хочет слышать, как они ругаются. Она тоже не знает, откуда взялись все эти шоколадки, но понимает – это что-то очень плохое. Пусть он и говорит потом, что она не виновата. Но ведь Ада хотела сладкого, взмахнула руками, и вот они появились. Почему никто этого не заметил?

Неужели это?..

«Я не хотел бы, чтобы ты думала о нем плохо, – звучал в ее голове голос Марка. – Он ушел потому, что не мог иначе. Другого выхода не было».

Другого выхода не было…

Ада снова посмотрела на картину. Ей почему-то было очень плохо видно, будто какая-то пелена закрыла мир. Может, это от того, что вокруг все пахнет мятными леденцами? Теперь она точно помнит, он их очень любил, вечно сосал в те времена, когда пытался бросить курить… Он… Первый…

Вокруг взрывались петарды и огни, люди плясали и пили вино, смеялись, толкали Адель. А с большой картины на нее смотрели разноцветные глаза – один карий, другой голубой. Совсем как у Марка.

Что-то мокрое коснулось пальцев, потом еще и еще. И только через несколько секунд Ада поняла, что стоит, прижимая ладони ко рту, чтобы не закричать, чтобы не испортить людям праздник, не испугать их. Но слезы все равно текут маленькими ручейками по щекам, и их никак не получается остановить.

В горле комом застрял крик, и Адель до боли зажимала рот ладонями, чтобы крик не вырвался. Ада чувствовала, что мир начинает кружиться, смеющиеся лица сливаются в одно большое пятно, огни пролетают прямо над головой и вот-вот заденут макушку, земля несется навстречу, а небо душит, душит.

– Ада! – Ее с силой тряхнуло. – Ада!

Мир пытался вернуть очертания, но зачем?

– Ада, что случилось?

Сквозь накрывшую все пелену проступали звуки знакомого голоса.

– Пойдем отсюда. Давай.

Кажется, она куда-то пошла. Постепенно становилось тише и темнее, все слабее мерцали огни, да и грохот музыки пропадал. Ада несколько раз моргнула и увидела реку. Вода тихо журчала и переливалась при свете луны.

Мир снова возвращался, обретал краски. Ада часто заморгала и наконец очнулась. Она сидела у реки, прямо на мокрой от росы траве. Справа копошился Рыжий. Он, кажется, пытался что-то выдумать, но то и дело бросал обеспокоенные взгляды в сторону Ады, и ничего не выходило.

– Что случилось? – снова спросил он. Ада только открыла рот, чтобы сказать, что все в порядке, но слова сами полились потоком:

– Мне казалось, я совсем забыла его. У нас не было ни одной фотографии. Я ничего о нем не знала. Просто то, что однажды он ушел, и… и все.

Ада почувствовала, что на глаза снова наворачиваются слезы, и яростно стерла их рукавом рубашки.

– Первый? – спросил Рыжий. Ада кивнула, хотя он и так уже все понял. Первый. Отец. Человек, которого она никогда не знала, но которого знали все остальные. Почитали, любили, уважали, восхищались.

Она сказала, что понимает его, что за этот город можно отдать душу, но…

«Нам так тебя не хватало, – подумала Ада. – Мне и Марку. И маме».

Рыжий отвел ее домой. Вынул из рук успевшие помяться рисунки, положил их на стол. Все это время Адель сидела в кресле и смотрела на пол. Ей казалось, что теперь она вспомнит все, много разных маленьких моментов с отцом, что на нее нахлынет поток воспоминаний. Но больше ничего не появлялось. Ей было слишком мало лет, слишком мало, чтобы что-то запомнить, чтобы запомнить его.

Голос отца, как он ходил и улыбался, как целовал ее перед сном. «Он ушел потому, что не мог иначе. К другой женщине?» – теперь ей казалось это просто смешным. Он бросил их, чтобы спасти город, который любил… Неужели больше, чем своих детей?