Надежда Попова - Пастырь добрый

До них был шаг, до этих глаз, один взгляд в которые словно перетряхнул целиком все его существо, пробудив от завороженного оцепенения; выдернув клинок левой рукой, Курт ударил, как смог в тесном проходе, наискось, разрубая едва поднявшееся тело поперек узкой, еще девической талии, кроша серую жесткую кожу в осколки, и добавил дугой арбалета, все еще зажатого в правой руке – снизу вверх, туда, где у человека должны быть ребра. Верхняя часть покореженного туловища перевесилась набок, разламываясь и падая наземь, осыпая ноги серой взвесью, и подопечный, уже почти бескровный, почти такой же серый, как и хозяева этих мертвых домов, едва слышно выдавил:

– Значит, их можно…

– Нельзя, – выдохнул Курт, глядя на вновь вздымающееся серое облако вокруг полурассыпавшихся останков; в самом его центре мелькнуло нечто, похожее на темное щупальце древнего чудовища, словно воздвигающее обратно стены разрушенного пришельцем вместилища, и Курт, не дожидаясь того, что может увидеть еще, все так же арбалетом ударил снова, выворачивая наизнанку недостроенное тело и рассыпая прах на землю. Под сапогом хрустнуло, когда он бросился вперед, прямо по этим обломкам; подопечный перепрыгнул копошащийся ком пыли, стараясь не задеть ненароком, и устремился следом, на ходу доставая оружие дрожащими, как у паралитика, руками и опасаясь обернуться.

– Куда? – сорванно бросил Бруно на бегу; Курт ухватился за попавшийся на пути обгорелый столб, тормозя, чтобы не упасть на повороте, не ответив и лишь вновь прибавив шагу.

Куда – он не мог ответить и сам себе, не понимая уже, что должен и что может сделать здесь и сейчас, имеет ли смысл попросту убежать прочь из этого места и возвратиться с помощью, которая прибудет вскоре – но недостаточно, недостаточно скоро! – либо же по-прежнему держать путь к церкви, с чьей колокольни доносился этот опустошающий звон, и там – там наверняка будет решение всех вопросов… Но впрямь ли будет?..

Возникшего на его пути человека Курт успел увидеть в последний момент, почти врезавшись в тело, пахнущее холодным пеплом; серая сухая рука протянулась навстречу, и он саданул – теперь уже сразу стальной дугой арбалета, крошащей эти тела куда лучше острого тонкого клинка. Подопечный, со свистом вдохнув сквозь зубы, ударил ногой по коленям того, что, перекрывая дорогу, вырос слева, и когда сломанные опоры, наполненные пылью вместо плоти, опрокинули наземь тело, нанес второй удар, разбивая в черепки голову.

– Вперед! – поторопил Курт, подтолкнув его в спину, и промчался вдоль каменной ограды, топча шевелящиеся куски и песчинки, стремящиеся восстать вновь.

«Вперед» получалось плохо; выходило лишь петлять меж домов и стен, перепрыгивая через сухой кустарник и опрокинутую хозяйственную утварь, всюду натыкаясь на почерневшие столбы и пытаясь увернуться от все чаще возникающих из ниоткуда рук, со все большим трудом отыскивая свободную дорогу. Мысли о том, куда именно, уже ушли – сейчас было важнее «откуда»; где теперь, в какой стороне колокольня, где выход из этой мертвой деревни, Курт сказать не мог и не мог приостановиться хотя бы на мгновение, чтобы осмотреться, перевести дыхание, хотя бы попытаться подумать о чем-то, кроме того, как не споткнуться, позорно спасаясь бегством от трех малолетних девчонок, внезапно перекрывших проход из двора. Развернувшись и на бегу ухватив за рукав Бруно, он метнулся к ограде, швырнув подопечного вперед, и, опершись о камень, перебросил себя в соседний двор. У самого лица что-то зашипело, точно на раскаленные камни плеснула ледяная вода, и он отшатнулся, еще мгновение оторопело глядя на отощалую кошку, изогнувшую спину на кромке низкой стены. Подопечный приземлился рядом; кошка развернулась к нему, и Курт, очнувшись, со злостью вмазал прикладом, растерев по серому камню серую пыльную тушку и рванув дальше, к приоткрытой калитке со двора.

Бруно, сделав шаг, внезапно остановился, застыв и издав непонятный звук, похожий на кашель подавившейся костью собаки, глядя вниз; на земле, протягивая к его колену крохотные серые пальчики, возился ребенок, безотрывно и немигающе уставясь перед собою черными угольками неподвижных глаз. Тот стоял, не шевелясь и словно даже не дыша, и Курт, тихо ругнувшись, метнулся назад. Выцветшие пальцы коснулись колена подопечного; ткань штанины под крохотным кулачком внезапно потемнела, скручиваясь опаленными нитями, истлевая на глазах, и лишь тогда Бруно, наконец, встрепенулся, словно проснувшись, и, сжав губы, ударил ногой, отбросив разлетающееся в клочья маленькое тельце далеко прочь.

– Не тупи! – свирепо рявкнул Курт, ухватив его за локоть, и снова швырнул вперед, ускорив толчком в спину.

Тот лишь стиснул зубы сильнее, не ответив и даже не взглянув в его сторону, с видимым удовлетворением сорвав злость на высунувшейся из-за калитки голове низкорослого крестьянина; от летящей во все стороны пыли Бруно уже не пытался увернуться, лишь зажмурившись на миг, когда серое облако взметнулось поблизости от глаз. Калитка захлопнулась за спиной с сухим стуком, от которого Курт вздрогнул, обернувшись на бегу и никого не увидев; улица вокруг вообще была пуста – ни движения, ни тени…

Церковь с потемневшей от времени колокольней возвышалась всего в полусотне шагов впереди, напротив колодца в центре мертвой деревни, подле которого непостижимым образом расположились два обгорелых деревянных креста в полтора человеческих роста, и Курт на мгновение сбавил скорость, не зная, следует ли пытаться отделаться от неприятного чувства, что здесь что-то не так…

– Что-то тут не так, – на ходу выговорил подопечный, и Курт поморщился, вновь оглянувшись и едва не потеряв равновесия. – Почему вдруг никого?

Он не успел ответить, остолбенев, до боли сжав пальцы на бесполезном оружии в похолодевших вмиг руках – улица впереди была заполнена этими существами, некогда бывшими людьми; здесь были все, обоих полов и всех возрастов, молчаливые, бесцветные, десятки и десятки, медленно влачащиеся со всех сторон. Он снова не увидел, не смог понять, когда и как они возникли здесь, словно какая-то завеса внезапно спала с глаз, открыв их взгляду, до того пребывающих рядом, но незримых…

– Пиз…ц, – проронил Курт сдавленно.

– Добегались, – эхом отозвался подопечный, озираясь и вслед за ним медленно отступая к колодцу, у которого единственного оставался хоть крохотный клочок земли, свободный от неспешно бредущих серых тел.

В воздух, отдаваясь в каждом нерве, врезался третий удар церковного колокола, близкий и глубокий, как могила, по собравшейся впереди тусклой толпе точно бы прошла волна, темная рябь, и тишина вокруг стала полным беззвучием – лишь шуршали едва различимо не то их пепельные одежды, не то тела, соприкасающиеся друг с другом. Они подступили, внезапно остановившись плотным кольцом всего в пяти шагах, не двигаясь более, словно вокруг застыли изваяния из потертого ветрами песчаника, впитывая в пыльные тела носящиеся окрест отзвуки последнего звона, все затихающего и будто растворяющегося вокруг и растворяющего все окружающее в себе…