Диана Джонс - Рыцарь на золотом коне

Разумеется, пока не вмешалась Полли и не погубила его.

Полли сунула пластинку обратно в пакет и вышла из магазина, переступив через двух маленьких девочек с Гаем Фоксом. У них хватило наглости поклянчить у нее еще пять пенни.

– Отстаньте! – бросила Полли и зашагала домой, ничего перед собой не видя.

Там она быстро и ловко – потому что не думала – перетащила Фионин проигрыватель и колонки к себе в комнату и поставила пластинку.

С первых же тактов у нее не осталось никаких сомнений: да, Томас Линн действительно очень хороший виолончелист. В его игре было вдохновение, предвещавшее образы еще не сыгранных мелодий. Это вдохновение было слышно и тогда, когда виолончель сердито спорила с фортепиано, когда вела с ним уверенный дуэт, когда фортепиано заманивало ее на одинокую тропу и она пела гулкую золотую песнь. «Вот оно, то ощущение волшебного механизма, какое было у меня во время пантомимы, – подумала Полли. – Только здесь этот механизм куда тоньше и многограннее – не верится, что его создает музыкальный инструмент в человеческих руках».

Полли дослушала одну сторону до середины, поняла, что больше не может, и едва не выключила пластинку. Теперь она вспомнила все. Но она все-таки дослушала сторону до конца и перевернула пластинку, а потом снова перевернула, и так несколько раз, – и все это время перебирала в памяти подробности того, что случилось через месяц после Мидлтонской ярмарки.

Как только Полли приняла решение спросить Тома, горе ее утихло, сменившись лукавым, проказливым волнением. Она перестала разбирать, что хорошо и что плохо. Ей даже не пришлось ломать себе голову, что именно надо проделать.

Еще когда Себ посоветовал ей задать правильный вопрос, Полли сразу поняла: если спросить прямо, ничего не выйдет. Нужно извернуться совсем по-другому. И она стала все продумывать, тайно и методично, словно планировала преступление. Утром она прошла прогуляться – далеко-далеко, до самой окраины Мидлтона, туда, где дома сменялись полями, но не дальше, чтобы не вызвать подозрений. Там она поискала на обочине дороги сухой болиголов. В разгар сезона на обочинах было полно болиголова в цвету, так что ей не повезло и она вынуждена была довольствоваться красивым свежим зеленым стеблем. Зато ей повезло в другом: у конной школы нашлась большая копна сероватого старого сена. Еще она раздобыла в придорожных кустах несколько веточек боярышника. Все это она притащила домой и спрятала от бабушки, словно воровскую добычу.

Бабушка была сильно простужена и утратила бдительность. Днем она ушла прилечь. Едва за ней закрылась дверь, Полли, охваченная все тем же лукавым волнением, стащила в передней большую серебряную пепельницу и побежала с ней наверх. Чтобы ей точно не помешали, она заклинила дверную ручку стулом и приступила к последним приготовлениям. (Теперь, четыре года спустя, Полли только дивилась, сколько всего она придумала и как много знала – видимо, интуитивно.)

Полли сняла «Болиголов в огне» и прислонила к стене за журнальным столиком. Поставила перед фотографией пепельницу, чтобы воткнуть в щелку между ними веточки из кустов. Бережно пристроила на веточках пять раскрашенных солдатиков, которых когда-то прислал ей Том. Пришлось взять всех пятерых: Полли так и не выяснила, кто из них Тан-Кул и Геро. Перед пепельницей она поставила в бутылку из-под молока зонтик болиголова. Сено положила в саму пепельницу, постаравшись придать ему форму стога на фотографии, и подбросила туда же несколько собственных волосков. Она понимала: ей с Томом надо слиться воедино и смешаться с составными частями картины. Она продумала и это, слепо и инстинктивно, словно блоха, которая прыгает на жертву и присасывается. Полли сердилась, что нечем заменить коня, иногда появлявшегося в дыму, и огорчалась, что не удастся воспользоваться случаем и взять немного крови Тома, но белую рубашку она уже отстирала. Вместо крови она положила в пепельницу открытку, на которой было написано: «Сентиментальная чушь». Эту открытку было не жалко.

Подготовив все, Полли сняла со стены украденную овальную фотографию и, дрожа от волнения, встала на колени на коврик перед столом, лицом к «Болиголову в огне». Она вспомнила собственное оживленное, едва ли не хохочущее лицо, отраженное в стекле на «Болиголове в огне», и как она зажигает спичку и подносит к уголку открытки. Открытка загорелась, и Полли осторожно воткнула ее в сено с волосами в пепельнице.

Она стояла на коленях, стиснув в руках украденную фотографию, и ждала, когда удушливый дым поднимется к потолку. Полли была уверена, что украденная фотография притянет к ней Тома. А две фотографии вместе наверняка заставят его все рассказать. Полли убеждала себя, будто вовсе не рассчитывает на удачу. Однако в удаче она не сомневалась.

Внезапно вверх вырвалось целое облако дыма, от которого Полли закашлялась; дым окутал зонтик болиголова в бутылке из-под молока и заволок картину. На миг Полли охватил ужас: она не видела ничего, кроме дыма. Но тут что-то словно щелкнуло, и она оказалась совсем в другом месте, где все было прекрасно видно. Это была незнакомая комната. Полли знала, что на самом деле она не там, – она по-прежнему чувствовала коленями свой коврик, – но когда с большого дивана в незнакомой комнате вскочил Том и бросился к ней, поняла: он видит ее, словно она там.

– Полли! – вполголоса ужаснулся Том. – Что ты делаешь?

Ага, все получилось, и к Полли вернулось проказливое лукавство. Она даже захихикала. Когда Том поднялся, ей показалось, будто на диване лежит какая-то женщина и, кажется, спит. Она радостно и нахально вытянула шею поглядеть, не Мэри ли это, и ответила с победной ноткой в голосе:

– Мне надо кое-что у вас… у тебя спросить, вот я и пришла.

Женщина оказалась не Мэри. Это была Лаурель – спящая Лаурель, ошеломляюще, мучительно прекрасная. Полли возмутилась:

– А сам-то, сам-то ты чем тут занимаешься? И часто ты, интересно, бегаешь на свидания с Лаурелью?

– Стараюсь как можно реже… в последнее время почти никогда, – ответил Том шепотом: он боялся разбудить Лаурель. – Полли, прекрати! Если ты сейчас остановишься, может быть, все еще обойдется!

– А я хочу знать! – уперлась Полли. – Лаурель тебе что, хозяйка?

– Можно сказать и так. – Том нервно обернулся проверить, не проснулась ли Лаурель.

Полли видела, что он совершенно раздавлен, но ни капли его не жалела – ею овладело суровое чувство победы.