Юлия Остапенко - Свет в ладонях

– Но вы всё-таки решили попытаться, – заметила она. – Напоследок.

– А почему бы и нет? Вы наконец-то в моей власти, юркая пташка. Хотя заполучить вас было непросто. И кто бы мог подумать, что всего от одного глупого мальчишкиофицера станет столько хлопот! Всё могло кончиться быстро и безболезненно в опочивальне вашего батюшки, но некоторым людям непременно надо всё усложнить. Они находят в этом определённый пикантный вкус. Вы и сами из таких, потому и пустились в бега с этим лощёным красавчиком так охотно, не правда ли?

«Знает ли он про Джонатана и свою дочь?» – подумала Женевьев и тотчас поняла – нет, не знает. Сказать ли ему?.. Или ещё не теперь? Пожалуй, стоило придержать это до той поры, пока он окончательно не загонит её в угол. Это её единственный козырь… и ещё один – на Навье, но до него слишком далеко.

– Но вот всё рухнуло, моя дорогая принцесса, вся ваша авантюра пошла прахом. Как похоже на водевиль, наимоднейший из жанров в столичных театрах! Искусство – отражение жизни, так, кажется, писал ценимый вами леГий. Но отражение – не есть сама жизнь. В водевилях всегда есть герой и есть злодей, и вы, бесспорно, считаете меня злодеем. Но это не так. Всё, что я делаю, направлено на упрочение и сохранение монархии в том виде, в котором она существует ныне. Вы вряд ли заметили это за изучением вздорных книжек и беготнёй по лугам и лесам, но Шарми стоит на краю пропасти, на грани развала, разрухи. Стачки рабочих, крестьянские бунты, беспорядки среди студентов – всё это только цветочки, и лично я не намерен дожидаться, пока поспеют ягодки. Ваш отец сделал бы это, сорок девятый год ничему его не научил, а вы пошли бы ещё дальше… Думаете, я не знаю про этот ваш бред с конституцией? С новой монархией? С демократией? – Эти слова Монлегюр словно выплёвывал ей в лицо. – О, звучат-то они сладкой музыкой, Август ле-Бейл пел их вам вместо колыбельной в раннем детстве. Но если вы оторвёте голову от книг и поглядите по сторонам, вы поймёте, что все эти слова пустой звук, и хуже того – опасный пустой звук. Вы ведь оказались в центре толпы по время беспорядков в Клюнкатэ? Вы видели этих людей? Это – народ. И Народное Собрание, которое вы мечтаете холить и лелеять, это лишь чуть более цивилизованное выражение тех же оскаленных морд. Чернь не умеет править, сударыня, это величайшее заблуждение демократов и жильберистов. Дайте черни свободу, и она растопчет саму себя. Дайте ей власть – и она уничтожит всё, над чем можно властвовать. Сейчас появилось ещё одно веяние, совсем свежее – сомневаюсь даже, что вы читали, но я читал, я внимательно слежу за настроениями в народе, внимательней, чем думаете вы и такие, как вы. Гуго Понсон, не слыхали? Конечно, нет, мы изымаем все его работы, уловками или случайно попавшие в печать. Он говорит о полном уничтожении аристократии, сударыня. Полном, понимаете? И не только аристократии, но также и фабрикантов, душащих, по его словам, простой народ. Всё их имущество необходимо конфисковать и разделить поровну среди тех, кто беднее. А в последнем своём, с позволения сказать, труде, он заговорил и вовсе о полном уничтожении частной собственности. Ничто не принадлежит никому! Все нищие, и все равны в своей нищете! Вы хоть представляете, что будет, если позволить этой идее распространиться? Если позволить этому отравленному семени упасть в почву, уже слишком хорошо взрыхлённую демагогией ваших Жильберов и ле-Гиев?

– Вы передёргиваете! – не выдержав, воскликнула Женевьев. – Естественно, что любая новая идея приобретает и радикальные формы тоже. Но это вовсе не означает, что сама по себе эта идея несостоятельна или…

– Вы молоды и наивны, сударыня. Истина в том, что любая, сколь угодно нелепая или опасная идея находит воплощение именно в самой своей радикальной форме. Ещё сто лет назад люди, посмевшие усомниться в величии единого бога, горели на кострах. И если сейчас ничего не предпринять, через сто лет не останется ни монархии, ни аристократии, ни вообще какой-либо власти, никто не будет владеть ничем, чернь будет жрать, пока не сожрёт всё, а потом вымрет, потому что не сумеет сама собою управлять. Вот во что вы пытаетесь втравить Шарми, сударыня, с вашим конституционным бредом, вот во что вы хотите превратить мою страну. Я старый, честолюбивый, гнусный ублюдок без совести и почти без чести, тут ваш учитель был совершенно прав. Но о чём он не сказал вам, так это о том, что я патриот. И мой патриотизм отличен от вашего только тем, что я готов делать, тогда как вы горазды только мечтать.

Женевьев понимала, что глядит на Монлегюра с изумлением и что он без труда видит это изумление на её лице, но ничего не могла с собой поделать. Разумеется, то, что он говорил, было попыткой манипулировать ею. Но если в его словах была хоть искра правды… если так, то не вспыхнет ли от этой искры пожар, которого никто не сумеет погасить? Никто, и в том числе она, принцесса Женевьев Голлан, наследница монархов Шарми.

Август ле-Бейл учил её, что, когда не остаётся ничего иного, то лучшей защитой становится нападение. Поэтому она сказала:

– Стало быть, намереваясь использовать люксий для создания армии и устанавливая в Шарми военную диктатуру, вы таким образом являете свой патриотизм? Вполне в духе консервативного подхода. Но несколько устарело.

– Старые методы – наиболее проверенные. И потому наиболее действенные. Я не собираюсь сидеть и смотреть, как вы и ваши сторонники будете играть в прекрасный новый мир, так, словно Шарми – ваш лакированный столик, а шармийцы – ваши оловянные солдатики. Я затопчу этот костёр до того, как он разгорится, и сохраню всё, что ещё возможно сохранить. И ваши потомки поблагодарят меня, если не удосужитесь вы.

– Насколько я поняла ваши намерения относительно меня, возможности обзавестись потомками у меня не будет.

– Почему же нет? В мире нет ничего невозможного. Можно уничтожать, а можно сохранять. И я, как бы вы ни упорствовали в обратном мнении, стремлюсь именно ко второму.

Женевьев промолчала, дожидаясь, пока он продолжит. Монлегюр побарабанил пальцами по столу.

– Вы, полагаю, уже поняли, либо вам объяснили те, кто помог вам дойти так далеко, что для полного успеха моего замысла необходима поддержка правящего монарха. Оттого и говорю вам, что, будь хоть ничтожный шанс переубедить вашего отца… но полно об этом. Он мёртв, а вы живы. И если вы оставите мне возможность не убивать вас, я с превеликой радостью воспользуюсь ею.

– Вам нужен монарх-марионетка? Согласный с вами во всём и подчиняющийся беспрекословно вашей воле?

– Подчиняющийся воле исторического процесса, скорее, и согласный с тем, что разумно и необходимо для блага страны. Ну что, маленькая принцесса, сможете вы облечь себя такой ношей?