Екатерина Ёлгина - Аквариус

Ромашка покачала головой.

– Чаще всего – нет. Ты не замечала, что на плакатах иногда отображается контур поверх образа?

– Ну да, замечала, но это же просто декоративный графический эффект или косяк в работе дизайнера…

– Нет. Люди их не видят, эти контуры. Им слишком некогда и нет места в мозгу для каких-то там контуров. Это наложение облика на облик, и порой таких наложений может быть до тысячи. Только представь, сколько раз заурядный менеджер или дизайнер обращает персонажа в другого, добавляя или убирая детали, меняя характер или внешность полностью. Это они думают, что создали новую «звезду» для продаж. Но это всегда одно и то же существо с расчленением сознания, облика и судьбы.

Я растерялась. Услышанное повергло меня в уныние. Рыжий нахальный кот с плаката в метро теперь казался самым несчастным существом на свете. Может, он даже не знает, что его ждет в будущем. Наверное, мой взгляд выражал возникшие чувства, и Ромашка похлопала меня по плечу.

– А ты думала, в реальности все идеально? Нет смысла переживать из-за этого, так уж устроен мир. Смотри, снимки уже готовы.

Ни о каких фотографиях я говорить не хотела. Я уже осознала, что Проход невозможно заснять – это и правда было бы слишком просто и в конце концов люди однажды увидели его. И началась бы паника. Массовая. Мировая. Абсолютная. Мысли возвращались к тысячам увиденных мною плакатов на протяжении всей жизни – раньше я вообще не замечала их: все эти герои, персонажи, существа – все, кто был задуман и воплощен в качестве рекламных продуктов – это многомиллионная армия искалеченных форм жизни, обитающих где-то в небытие, пока их снова не вывесят на всеобщее обозрение.

Ромашка снимала с прищепок фотографии и раскладывала их на столе со специальной подсветкой. Она отвлекла меня от горьких раздумий громким возгласом.

– Т-т-ты… ты… ты… в-ви-дишь? – Ошарашено тыкая пальцем в свежие снимки и, заикаясь, с трудом дыша, выговорила она.

Я вгляделась. На увеличенной в пятикратном размере стене отчетливо виднелся пар, исходящий крупными клубами от рельса и поднимающийся до самого полотка. Это стало видно на шестнадцати фотографиях из тридцати четырех. Мы с Ромашкой в четыре руки стали перебирать остальные, пристально вглядываясь в каждую.

– Смотри, – окликнула я женщину, – может, мне кажется, но тут на рельсах вроде какая-то тень…

– Хм… похоже на… так, если тень – то это нечто вроде призрака. Ты не видела там призрака, случаем?

– Да, был один. Самоубийца, он пять лет назад прыгнул – единственный случай за всю историю метро в нашем городе, в газетах неделю о нем писали. Парень такой с виду молодой, и чего ему не жилось?.. Но как он смог запечатлеться на фото?

– Если смог – значит, ему это было нужно. Не совсем призрак, получается.

– А кто тогда?

Ромашка пожала плечами.

– Да мало их, что ли? Сущность какая-то, которая все же хочет еще жить. Непонятно только, как он сумел отбросить тень? Он ведь прозрачный?

– Нет, он выглядел как обычный человек, крутился у края платформы, пока поезд не подошел… на него никто внимания не обращал не до, не после, значит – это призрак.

Ромашка снова задумалась. Пальцы перебирали фотографии, разворачивали вертикально и горизонтально, а женщина все это время молчала.

– Ромашка… – позвала я, – может, сама посмотришь на все это?

– Ммм? Что?

– Я говорю – пошли вместе в метро, сама все увидишь. Так ведь будет проще понять, призрак он или кто-то еще.

– Я не могу, нет, я не могу. Это будет слишком…

– «Слишком» что?

Ромашка отвела глаза. Почему-то эта тема оказалась для нее неприятной. Я раньше не видела ее в подобном беспокойном состоянии.

– Что такое? – Я пододвинулась к ней ближе и обняла за плечи. – Почему ты так взволнована?

– Я не могу пойти туда. Я просто не могу. Мне комфортно только здесь, в доме, у меня нет нужды выходить куда-либо.

– Ну, хорошо, не будем об этом. Все, пошли отсюда, – я быстро собрала фотографии и, не отпуская руки Ромашки, вывела ее за дверь. В коридоре становилось холодно, неизвестно откуда подул ветер и почувствовался запах свежего снега. На дворе стоял теплый сентябрь. Я покрутила головой, пытаясь понять, откуда этот запах, на что Ромашка усмехнулась:

– Не утруждай себя, оно само приходит.

– Как это понимать?

– Все перемены климата и времен года остро ощущаются тут. Я же тебе говорила: выйдешь у северного крыла – там зима, Север, и собаки караулят у двери.

– Зачем?

– Чтобы никто не вошел.

– Но…

– Ладно, хватит об этом – долго объяснять, да и незачем тебе. Пошли на кухню, у меня есть чай на земляничке.

Ромашка возвращалась в свое привычное состояние, шутила по дороге, читала нравоучения перед тем, как начать пить чай, и тут же говорила о том, что у меня острый глаз и из меня получится хороший Замечающий. Однако мне не давал покоя наш разговор. Почему она не выходит из дома? Чего боится? Не хочет или не может выйти? Может, их с Астрой не выпускают отсюда? Хотя это их квартира, семейный дом, так кто может держать тут насильно?

Я не чувствовала вкуса, должно быть, потрясающего чая, вполуха слушала рассказы Ромашки о супер-мега-современной фотокамере, о которой она читала недавно в журнале.

Теперь, к мыслям о ромашкином страхе присоединились назойливые мысли о том парне-призраке. Что с ним не так? Если он призрак, то каким образом отбрасывает тень? И вот еще: как моей камере удалось заснять дымку на стене?

На кухню забежала Астра, вся закутанная в теплую шаль; глянув на меня, а потом на сестру, быстро заговорила:

– Вы впустили холод? Вы что, смерти моей хотите? Мне нельзя переохлаждаться! Ты знаешь это, – она нависла над Ромашкой и впилась взглядом в спокойные и безмятежные глаза цвета предрассветного неба. Сестра выдала только тихое «ох…», отчего Астра разозлилась еще больше.

– Ты, стерва, ты что, решила меня извести? Ты мне не конкурентка, ясно? Я сама изведу тебя, поняла? Ты поняла, тварь?

Ромашка устало кивнула.

– Я поняла, сестренка, поняла. Иди, присядь, дорогая. Я сделаю тебе сладкого горячего чая, и ты согреешься.

Я всегда завидовала выдержке и спокойствию людей, но Ромашка была в этом успешнее всех. Вот уже полгода как старшая сестра съехала с катушек, материт всех, дерется, истерит, ноет, стонет, плачет, действует на нервы – Ромашка терпит, прощает, успокаивает. Но все же, Астра раньше была (так мне говорили) одной из лучших молодых Замечающих, она знала по этой части больше, чем ее адекватная сестра. Сейчас, когда Астра ненадолго приходила в себя, могла немного помогать Ромашке.

Астра стояла неподвижно, злость уходила с лица, и как будто ненадолго наступило просветление: она оглянулась, нашла взглядом сестру и улыбнулась. Я была заворожена: несмотря на приличный возраст, улыбка Астры сияла, как у молоденькой озорной и беспечной девчонки – чудесная и милая.