Геннадий Тарасов - Нелюбим

– А мы решили немного прогуляться, – сообщил ему кто-то.

– Погодка!

– Да ты чем ошарашенный такой, чудак?!

– Он еще в себя не пришел.

– Ничего, сейчас поправим!

– Новый год встретили, кажется, прекрасно, – говорил Альвин. – Точно не скажу, всего не помню, но кажется, что так. Перебрали, естественно, но на то и мужская кампания. Одни гренадеры, шутка ли! Мы мальчишник устраивали, если ты забыл.

– Говорили тебе, давай женщин пригласим, а ты нет да нет… Вот и проскочили нужную остановку. Но все равно прекрасно.

– Ах, ты! – донесся возглас из комнаты. – У тебя тут что, медвежий цирк выступал?

– Сам же буянил, как медведь! Ему больше не наливать!

– Как это? За что такое жестокое наказание?

– Почто!

– Почто?

– А что бы знал!

– Ничего! Сейчас заблестит, – вновь успокоил оптимист.

Тант в смущении тер лоб. Так, так, соображал он, все приснилось, привиделось. Снова тер лоб, испытывая одновременно и разочарование, и – мучительное, почти болезненное облегчение.

Альвин обнял его за плечи.

– Ну, старина, не переживай, все прекрасно. С Новым годом! Да брось ты подушку, вот же вцепился в нее.

Он взял из рук Танта подушку и, увидав обожженный край, крякнул.

– Гм…да. Добрый знак. Говорят – к удаче и плодородию.

– Да иди ты! – отмахнулся Тант.

– А ваза-то цела! – возвестил кто-то. – Удивительно! В самом эпицентре.

– Долго жить будет!

Из коридора донесся взрыв хохота в ответ на неуслышанную шутку.

– Черт, – буркнул Тант. – Ничего не помню.

– Честно говоря, – шепнул в ответ Альвин, – и я не вполне…

В комнате Тант поднял с пола гвоздики, затем взял вазу, намереваясь вернуть их на место. Что-то перекатилось в ее глубине и звякнуло о стенку. Тихий, как вздох колокольчика, звон растаял, не успев возникнуть. Тант машинально сунул в вазу руку и вытащил на свет божий мелкий металлический предмет.

На ладони его лежало кольцо.

«Кольцо? – удивился он. – Откуда? Обронил, видно, кто-то».

Он уже открыл было рот, и вопрос едва не сорвался с его языка, когда, как слова забытой песни, – в порядке просветления – вспомнился ему прощальный взгляд Ники, и звон хрусталя. Пальцы сжались в кулак, сохраняя доказательство. Только – чего?

«Сойти с ума, – лихорадил умом он. Мысли сыпались обрывками, как в бреду. – Где же сон, где явь? Сплю я сейчас, или спал тогда? Если спал вчера – откуда кольцо, если сплю сейчас – чьи это гости? Или, быть может, жизнь моя превратилась в игру, странную игру без названия, не ясную мне ничуть? А… Ведь это Лалелла! Ее шутки, ее сюрприз. Кто же она такая? Ведьма? Пффф… Ну, блин! Но теперь-то уж она не вернется? Нет, боюсь, не раз еще придется столкнуться с ней. Чувствую, что так и будет. Ах, Ника-Ника, печаль моя! Кто ты, что ты? Почему твой выбор пал на меня?

От мыслей его отвлек хлопок вылетевшей из бутылки пробки. Ударила струя в сдвинутые бокалы, напомнив пенным бурлением и шипением пузырей, что праздник еще продолжается, и негоже забывать об этом. Пузыри и пена, мишура. Чистое счастье. Суть праздника, разве нет?

К нему опять подошел Альвин.

– Тант, предлагаю выпить за дружбу. За нашу дружбу! Чтобы никогда больше не объявилось силы, способной омрачить, тем более, убить ее. Пусть она переживет нас! Дружба, конечно, не сила.

– Ты прав. Дружба, это все, что у нас есть – будем же беречь ее! – Тант чувствовал, как от простых слов этих наполняется силами его тело. Дружба! Да как можно выжить без нее?

Он улыбнулся другу.

«Кем бы впоследствии ни оказалась Лалелла, – подумалось ему, – я всегда буду благодарен ей за эти минуты, за то, что вернула мне друга. За то, что вернула нас друг другу. Будь здорова, Лалелла!»

Он выпил и задумался о силе, оторвавшей, даже отвратившей его от друга и закрутившей в сумятице дней. Ведь в последнее время они с Альвином почти не общались. Он на дух не переносил Лалеллу, она – его. Прямо как с Тихоном, на ножах с первой встречи, с первого взгляда. Достанет ли ему воли противостоять ей впредь?

Потом, когда гости ушли, он перебрался ближе к окну, где свет дня, не чувствуя в стекле преграды, был в полной силе, и разжал кулак, сочившийся телесной влагой от напряжения и жара укрытой в нем тайны. Впервые держал он в руках вещество «оттуда» – мудрено ли разволноваться? Ну-ка, яви мне славу мастеров их, обращаясь к кольцу, подумал по-книжному, напыщенно.

Лунного серебра резное тельце змейки, опаленное огнем, припорошенное пылью времен, свилось петлей, грациозно загнув хвост. Маленькая, горящая изумрудным глазом, головка слегка приподнята, настороже… Простота и изящество – печать мастерства немалого…

Не успел, однако, он как следует рассмотреть находку, налюбоваться не успел, как что-то большое, заслонив дневной свет, ударилось в окно. Стекла задребезжали, застонали от натуги сопротивления, и даже выгнулись. Но устояли, выдержали натиск, и неведомое существо, захлопав крыльями, метнулось прочь. Будто скрытный порыв ветра, ошеломительный и внезапный, ударил свободной калиткой – и все стихло, лишь пространство продолжало еще гудеть возбужденно некоторое время, помня о вторжении чужой отчаянной силы.

От неожиданности Тант едва не выронил кольцо из рук, но, мобилизовавшись перед лицом внезапной опасности, быстро надел его на мизинец – лишь на этот палец оказался перстенек впору.

«Уже и птицы с ума сходят, в окна ломятся! Ворона – не ворона, черт ее разберет, кто это был! – подумал он. Распахнул окно и выглянул в него со вздохом. – Как жить-то дальше, а? Как жить?»

Вопрос не казался ему праздным.

И вдруг он озарился догадкой: она! Точно, она!

«Лалелла! Ах, негодная! Ее проделки! Как же, выкрасть кольцо и снова дурачить мне голову – расчет верный. Не выйдет! Дудки! Вызов принят! Ваш выпад – наш ответ! Ждите!»

И, навстречу летящему ветру, прямо в неведомое ревущее пространство, приоткрывшее лишь едва свои потаенные глубины, крикнул;

– Ника! Отныне я твой должник! Ты слышишь? Жди меня, Ника!

В ответ со двора донесся смех детворы.

Волоча за собой гул и грохот, будто связку пустых кастрюль и банок, низко над домом пролетел реактивный лайнер.

Тант плотно прикрыл створки окна и защелкнул шпингалеты. Еще и подергал несколько раз за ручку – надежно ли? Слышала ли Ника его слова, подумалось ему? Достигли ли они ее ушей? Наверняка! Он даже не сомневался. Но, если вдруг полет их был прерван, – полет слов послания – если скомканы, раздавлены они были, если упали на землю грустным бессильным шелестом, если промелькнули незаметно тенью гонимого ветром облака, – все равно, пусть надеется! Ждет и надеется.

«Но что он такое, этот Шар? – размышлял дальше Тант. – Отчего они неразлучны, сосуд с огнем – и живая девушка? Как вообще возможно такое сочетание? Почему они всегда вместе? Словно одно целое. Словно картина с секретом, повернул голову – и видишь совсем другое, не то, что рассчитывал увидеть. Стоп! Вот же оно! Они и есть одно целое. Лицо и личина. Да-да. В самом деле: личина, проклятие, маска, которая всегда на лице. Ядро, прикованное к ноге каторжника».