Валерий Пылаев - Горчаков. Титулярный советник

– Что? – Я едва не поперхнулся чаем. – Да она же…

– Могла надрать тебе уши, когда ты ребенком позволял себе лишнего? – Дед наблюдал за моей реакцией с явным удовольствием. – Не сомневайся – может и теперь. И ее положение здесь совершенно ни при чем… Пожалуй, она даже была бы смертельно обижена, вздумай я предложить ей вольную.

Я не нашел что ответить: дед разнес все, что говорил Хриплый, в пух и прах. Разобрал по полочкам, расколотил убойными аргументами – и аккуратно ссыпал в мусор. Может, кто-то более подкованный в истории и государственных делах и смог бы возразить хоть что-нибудь, но я – нет.

– Да уж… – Я рукавом отер со лба выступивший пот. – Надо сказать, тогда все это звучало… куда убедительнее.

– Все эти разговоры о кровожадных угнетателях, о равенстве… – Дед понимающе закивал – и вдруг, нахмурившись, посмотрел мне прямо в глаза: – Скажи, Саша: а ты готов отказаться от своих привилегий? Разделить наследство с парой сотен крестьянских сыновей, отказаться от титула?.. От Дара, в конце концов? Стать обычным человеком – без всего, что досталось тебе от предков?

– Нет, – честно признался я. – Не готов.

– И это верно, Саша. – Дед легонько стукнул трубкой по столу, вытряхивая пепел и остатки табака. – Правильно. Хотя бы потому, что люди не рождаются равными. Разбогатеть или, наоборот, потерять родительское состояние может любой. И любой может при определенных обстоятельствах получить дворянский титул – или утратить. Но некоторые появляются на свет Одаренными – и этого не изменить. Такова природа вещей.

– Да, но…

– Подожди, я еще не закончил. – Дед чуть возвысил голос. – Это лишь половина того, что тебе следует запомнить раз и навсегда. Есть и вторая: ты – князь Горчаков. Не только по праву рождения, но и по тому, кем ты стал. В свои семнадцать ты уже знаешь больше, чем какой-нибудь крестьянин из Елизаветино узнает за всю жизнь, – а твое образование не завершено и на треть. Если начнется война и придется встать на защиту государства, твой Дар будет стоить сотни неумех с винтовками, а со временем – и тысячи. Но дело даже не в этом. – Дед на мгновение смолк, чтобы отдышаться. – Однажды ты научишься править! Не так далек тот день, когда тебе – хочешь ты этого или нет – придется занять мое место в Государственном совете. И я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты был к этому готов.

И, видимо, для этого придется стать… кем-то другим. Не беззаботным недорослем, увешавшим плакатами с актрисами половину комнаты. И даже не юнкером, не офицером на службе Ее Императорского Величества. Я вдруг вспомнил, какие у Кости были глаза до того, как погибли родители.

И какие стали потом.

– Что, не сильно приятная перспектива? – Дед улыбнулся одними уголками губ. – К сожалению, выбирать нам не приходится. Титул дает не только права и вольности, но и определенные обязанности… Обязанностей, поверь, куда больше. И не перед короной, которую, если разобраться, может надеть любой дурак, – а перед страной и государством.

Я молча откинулся на спинку стула. В чашке еще оставался недопитый чай, но больше почему-то не хотелось. Ни чая, ни разговоров – уж их-то мне на сегодня явно хватило.

Но дед так, похоже, не считал.

– Думаю, ты услышал достаточно, – проговорил он, – чтобы понять: идея народовластия сейчас не только бесполезна, но и опасна сама по себе. – Дед задумчиво потер подбородок. – Правда, куда больше я бы опасался тех, кто все это затеял. И кто раздобыл для этих маргиналов оружие.

– Очевидно, Куракин. – Я пожал плечами. – Или кто-то из его… шайки. Сделать «глушилку» без сильного Одаренного в принципе невозможно.

– Это-то и пугает, – вздохнул дед. – Сами по себе взбесившиеся люмпены и пролетарии не опасны, будь их хоть тысячи. Но теперь…

Теперь пары десятков вполне достаточно, чтобы устроить кровавую баню. Хриплый со своей бандой убил двадцать восемь человек – а мог убить втрое больше. И что бы дед ни говорил про одного Одаренного, стоящего тысячу солдат с винтовками, – расклад сил поменялся.

И, похоже, уже навсегда.

– Остается только понять, зачем Куракину эти… народовольцы. – Дед одним махом опрокинул в глотку остатки чая. – Но на это уйдет время, которого и так немного.

– Ага… – Я опустил ладони на подлокотники. – Я пойду?

– Да, ступай. – Дед пододвинул себе лист бумаги и чернильницу. – Сегодня мы вряд ли выясним хоть что-то.

Кабинет я покидал со странным и непривычным чувством. Пожалуй, больше всего оно походило на облегчение… но и какого-то непонятного недовольства в нем тоже было достаточно. Нет, разговор с дедом, безусловно, много расставил по местам, я узнал то, о чем раньше только догадывался – или не догадывался вовсе.

И все-таки меня не покидало ощущение, что осталось что-то еще. Мне дали картинку: занятную, привлекательную, с мастерски отрисованными деталями, вплоть до мельчайших штрихов, – и все же неполную. Будто я держал в руках одну ее половину – но точно знал, что есть и вторая, пусть и не такая ладная и красивая. И как раз ее-то мне дед дать почему-то не захотел… А скорее, просто не мог.

Зато я, кажется, знал, кто может.

Я оставил машину и «Волгу» с охраной в паре домов от неприметного двухэтажного здания в Волынкиной деревне и пошел дворами.

Подступающий мрак декабрьского вечера, темный кирпич стен вокруг, хриплые крики за углом… Похоже, парочке местных не терпелось выяснить отношения кулаками. Насквозь пропитавший воздух запах дешевого табака, дыма и машинного масла. Редкие фонари, из которых половина вообще не работала, а вторая – светила так тускло, что можно было запросто сломать ногу в одной из бесконечных ям и выбоин на асфальте. Положить его здесь положили – похоже, еще до моего рождения, – но с тех пор так ни разу и не ремонтировали.

Рабочий квартал на окраине столицы – да еще и вечером в пятницу – уж точно не самое уютное место для прогулки. Но я все равно чувствовал себя… пожалуй, почти в безопасности. Местные мне не страшны, а наемники или бунтари-пролетарии с «глушилками» уж точно не станут охотиться на наследника дворянского рода здесь, на задворках.

Скорее уж здесь всем на меня плевать.

Кое-как проскочив в тени мимо болтавших о чем-то под козырьком парней в грязных робах и чудом не попавшись на зубок здоровенной лохматой собаке на цепи, я, наконец, добрался до места. И пробрался в мастерскую не через главный вход, как обычно, а через черный, о котором наверняка знали даже не все работники. К счастью, оказалось не заперто – судя по бессчетному количеству окурков у двери, Настасьина братия нередко бегала сюда посмолить папиросами или самокрутками. Запах до сих пор держался – значит, в последний раз выходили совсем недавно.