Сергей Тихорадов - Призрак Ленни

Похихикал, вспомнив, где она сидела, на какой конкретно части меня. А что, я мужичок ничего, оказывается.

Вновь и вновь лезли в голову похожие мысли: то воспоминания, то фантазии. Что было бы, не сбрось я ее, или не открой глаза вовремя? Неужели эта дура зарезала бы меня, как свинью?

И вообще, почему я еще не позвонил в дурку?

Потому что «не-бы-ло-э-то-го». Я ничего не докажу, сие понятно и ежу. Только окончательно сожгу все мосты к возможному примирению… какое еще примирение! Ты что, парень, с дуба рухнул? Тебя прикончить пытались, а ты мириться собрался.

Наверное, где-то в глубине души еще была крохотная мыслишка – а не привиделось ли тебе всё это, парень? Может, и не было ничего? «Не-бы-ло».

А может – это нормально, когда вот так? У кого бы спросить… Набрать сейчас дурку, или полицию, а они скажут: «да у всех так, причем каждую ночь».

Короче, устал я от этих мыслей. Каша в башке, сырая. Как для свиньи, в самом деле – отбросов полно, а варить неохота. Несварение мыслей получается. А с глубинной эмоцией все понятно – это страх. Его сразу и не забыть, и не зажрать.

Но тут вмешался Бог, приоткрыл солнышко на горизонте. Я подошел ближе к окну – светало. Четвертый этаж не особенно близок в небу, но даже с его высоты рассвет кажется ближе. Скоро он разгорится, растопит страх, и я что-нибудь смогу сделать. А то весь прошлый день прошел в какой-то одури. Словно что-то умерло, и никак не привыкнуть, что его больше не будет. Не умерло – сдохло.

Ну, раз солнышко само просится в душу, придется впустить.

Я оделся, обулся, кинул взгляд на прихожую – дом, это все-таки мой дом. Кроме меня, никто не разрулит произошедшего. Пойду, глотну солнышка, и начну разруливать.

На свежем воздухе голова успокоилась. Вместо каши в голове зажурчало, иначе не скажешь. Зажурчало газировкой с пузырьками. Ах, как же ты прекрасен, дорогой друг отходняк! Я шел, наслаждаясь новыми переживаниями – воздухом, солнцем, молодой росой на траве. К счастью, Сиреченск – город зеленый. За эти годы у нас ничего не срубили, потому что центр города совсем исторический, там новострой воткнуть некуда, а вокруг города строить нет смысла, потому что город толком не растет. У нас не было и нет «градообразующих предприятий», мы не моногород, мы вообще непонятно что. Население не растет, новое жилье почти не нужно, а молодежь предпочитает скорее свинтить в столицу, нежели брать ипотеку здесь, впрягаясь на тридцать лет. Вообще непонятно, на чем банки у нас зарабатывают.

Мимо солидно прошлепала поливалка. Старый киношный «ЗИЛ», с бочкой на горбу и протекающей трубой под передним бампером, покатил туда, откуда я шел, оставляя за собой след от сочащейся из-под морды струи. Ясное дело, едет ко мне домой, смыть накопившееся. А я-то понапридумывал – и полицию, и дурку, и чертей. Родной город, в лице коммунальных служб, позаботился лучше – вызвал поливалку. Пусть омоет, так сказать, прошлое.

Впервые мне стало понятно, куда уходят налоги, и я даже порадовался. Спасибо, мэр, в следующий раз снова опущу твое светлое имя в урну.

А сейчас мне приятно идти чистой улицей, и думать о том, чем я нынче займусь.

Но сначала кое-что о юбке. Мне под юбкой хорошо. Это место имеет кучу преимуществ по сравнению со многими другими местами. Больше всего меня радует, что здесь средненько. Это напоминает мне срединный путь Будды.

Я сказал, что здесь хорошо, и тут же заявляю, что средненько. Сейчас объяснюсь. Средненько – не в смысле «кое как», а в смысле «между». И не надо хихикать на «между», я не то имею в виду. Я имею в виду, что «между» – это по-середине. Для особенно средних умов придется привести пару примеров.

Здесь тепло, как в Калифорнии, но не так жарко, как в Долине Смерти. Здесь бывает ветерок, легкий и ласковый, но не припомню, чтобы налетел ураган. Здесь тихо, но не как в сурдокамере, где космонавтов испытывают на стресс. Здесь уединенно, но не одиноко: это вроде отдельной комнаты для важных персон в ресторане – ты вроде бы и не один, и один. И кормят здесь похоже: не то, чтобы всегда накрыто, но по заказу принесут почти всё. Здесь надежно, и здесь я вполне защищен – но юбка все-таки не бетонный забор. Скорее, деревенский частокол, сквозь который полосами пробивается внешняя жизнь, падкая на сюрпризы. Здесь, как под парусами, сплошная романтика. Синие гребни волн и белые плавники акул, фонтанчики китов и перископы грозных атомоходов. Приличная, уважающая себя, романтика чревата штормами, цингой и разлукой. Но где-то в трюме стучит клапанами движок, готовый все-таки вывезти, «если что».

Здесь всё хорошо, потому что это срединный путь. Однако, даже срединный путь куда-то ведет, и рано или поздно обязан закончиться. В последнее время есть у меня предчувствие, что и мой срединный путь вскоре упрётся в финиш.

Меня зовут Виктор, мне тридцать лет. Я, похоже, еще женат. Но юбка, под которой мне хорошо – это мамина юбка. Сразу стало понятно про срединный путь, да?

То, что мне там хорошо – это проблема. Это меня и волнует, и не волнует. Волнует, потому что я толком не знаю, как проблему решать. Не волнует, потому что я все-таки Виктор, сиречь, «победитель». Кстати, живу я всю жизнь в Сиреченске, городе провинциальном, в меру достославном и давшем стране пару-тройку имен, окопавшихся в Википедии.

Но особенно меня воодушевляет собственная честность. Говорят, что самое страшное – это врать себе. Другому человеку иногда можно. Например, можно соврать фашисту – пусть не в том лесу партизанов ищет. А вот себе врать нельзя. Я отношусь к тому нечастому типу людей, которые себе не врут, а если и врут ненароком, то вскоре это замечают, и перестают врать.

Поскольку я себе не вру, то честно знаю, что я маменькин сыночек. Так получилось. Но я преувеличиваю, так себя обзывая. Я не слишком маменькин, я просто чуток уперся… в юбку. Мне здесь хорошо, но тесно. Мне хочется в мир.

Вы знаете, как устроен мир? Сейчас объясню. Допустим, в детстве у вас были папа, мама и бабушка. Добрая мама занимала семьдесят процентов вашего мира, двадцать занимала теплая бабушка и остальной червонец пришелся на в меру требовательного отца. Когда вы подросли, в вашем мире изрядно прибавилось человеков, но процентовочка всегда остается прежней: семьдесят процентов безнадежных добряков, то есть мам, двадцать процентов теплых заботиков, напоминающих родную бабусю, и десятая часть мира состоит из тех, кто к вам более суров, скажем так. Детский слепок мира следует с нами всю дорогу, и мы неосознанно творим жизнь, сверяясь с тем слепком. Кого-то притягиваем, кого-то отталкиваем, полагая при этом, что это делает Бог. Тут все зависит от нашего бэкграунда, кто чего поначитался: кому Бог всё творит, кому карма, кому судьба…