Игорь Петров - Добрый. Злой

Хорошо и спокойно было размышлять об этом, сидя в теплом автобусе, поставив ногу на радиатор отопления. Люди заходили внутрь, ехали с ним какое-то время и выходили на своих остановках, а вместо них заходили другие, которым тоже не было до Арона никакого дела. Можно было подумать, что он для них невидим, и, в общем-то, от части это было правдой, ведь уже через пять минут, выйдя из транспорта, никто и не вспомнит, как выглядел тот парень, сидевший напротив. Всё это было очень забавно.

Дни быстро складывались в недели. Наступила середина ноября. Отрывной календарь 1997, висевший на широком косяке двери, истончился и, как будто похудевший от тоски по дому и работы моряк, ожидал скорой смены.

За прошедшие месяцы, как ни старался Арон сблизиться с Эльзой, ничего у него не выходило. Причем с другими однокурсницами это у него получалось легко, можно сказать, походя. С Эльзой же всё шло наперекосяк. Даже голос то окончательно хрип при попытке произнести первое слово, то вдруг становился тонким и сиплым, как у молодого петушка, пробующего в первый раз свое «кукареку». И от этого Рон еще больше терялся и, бывало, на середине фразы забывал, что хотел сказать, и фраза эта приобретала такой ломаный и странный смысл, что в пору было бить в колокол от отчаяния. Причем умная часть Арона как бы смотрела на это всё со стороны и ужасалась. Это было похоже на связанного человека, дом которого грабят бандиты, а он не в силах дотянуться до ружья и покончить с ними. «Не помогало» и то, что Сергей всё больше сближался с Эльзой. Они еще не были вместе официально, но их часто можно было видеть вдвоем, и разговоры их прерывались, когда к ним подходил кто-то другой, как будто носили интимный характер.

Сам Сергей, если не сидел над книгами в комнате, то постоянно пропадал на тренировках или ходил гулять. С Эльзой, как догадывался Арон.

Пестров открыл глаза. Было холодно. Положил руку на еле живую чугунную батарею и потер глаза. Луна, осветившая комнату, скрылась за стремительно несущимися облаками. Ветер, казалось, пытался вломиться в окно и свистел в щелях рамы, будто умолял впустить его внутрь и спасти от какого-то ужасного преследователя, гонящегося за ним по темным проулкам общежитенского корпуса. Сергея не было. Пестров откинул одеяло, сел в кровати и, опустив ноги, ощутил ступнями холодный пол. Посмотрел в окно. В этот момент порыв ветра принес внезапно начавшийся дождь, и капли с такой силой ударили в стекло, что тут же сделали его непроницаемым. Там была только мгла и непогода. И тут он почувствовал этот запах. Запах гари. За эти месяцы в общаге Арон перестал его замечать, но тут игнорировать его было уже невозможно. Он раздражал и… манил. Хотелось пойти и посмотреть, что же, черт возьми, может так вонять. Хотелось приблизиться к этому источнику и выбросить его. Уничтожить. Только бы унять этот запах. Арон встал и, не одеваясь, в одних трусах вышел из комнаты. Дверь в коридор общежития была приоткрыта.

«Сергей не закрыл? – подумал Арон. – Значит, он тоже почувствовал этот запах». Странно, но он был уверен, что Сергей ушел именно, чтобы найти источник этой вони. То, что он просто пошел в туалет, или вдруг у него разболелся зуб, и он направился к тёте Паше просить обезболивающее, в голову ему даже не приходило. Разве могло что-нибудь раздражать больше, чем этот терпкий манящий аромат? Ни одна зубная боль или полный мочевой пузырь не заставили бы его встать и практически голым в эту холодную ноябрьскую ночь выйти из комнаты.

Прямо напротив двери, в коридоре, Арон наткнулся на делающую обход тётю Пашу. Она смотрела в полутьме на стенгазету, висящую в раме под стеклом. Умирающий фонарик тёти Паши при этом освещал пол, создавая на нем тусклый зрачок неяркого света. Она услышала его, но не повернулась. В какой-то момент показалось, что тётя Паша, стоящая спиной к Арону, это только её задняя часть, достаточная, чтобы создать декорацию самой женщины. Пестров практически кожей ощущал, что спереди никакой тёти Паши не существует, а есть только половинка скорлупы – пустая и черная внутри. От этого Арону стало так жутко, что ни за какие деньги он не стал бы сейчас проверять, правда ли это на самом деле. Если только он подошел бы к ней и, заглянув туда, вдруг понял, что прав, то тут же умер бы от разрыва сердца, которое и так бешено колотилось в груди. Ноги сами понесли его по коридору, прочь от этого места.

– Вернись в комнату, Арон! – вдруг из глубины коридора раздался голос. Он был глухим и мало похожим на её старческое дребезжание, но кто, во имя всех святых, мог еще говорить из того конца коридора общежития?

Сейчас это было не так важно. Кто бы там ни был, он уже позади, а запах был впереди и усиливался. Следуя за ним, Арон уверенно поднялся по ступенькам на пятый этаж и увидел низкую дверь чердака. Она была заколочена, но доски только на первый взгляд образовывали бессвязную картину. Присмотревшись, Рон понял, что это весьма причудливая печать. Она образовывала лучи, расходящиеся из центра звезды. Чтобы её открыть, надо было постепенно отрывать доски по одной, как бы лишая Солнце лучей. Он прикоснулся к первой доске в нерешительности. Снизу послышался глухой голос. От неожиданности Арон отдернул руку. Тот же голос, которым общалась с ним тётя Паша, но разобрать его было уже нельзя. Только интонация носила явно предостерегающий характер. Арон застыл на мгновение и послушал ветер, который выл на чердаке за дверью.

– В конце концов, это только чердак, – сказал он тихо и взялся за первый «луч». Вопреки ожиданиям, он оторвался почти без усилий. Гнилые гвозди криво торчали из полусгнившего дерева. И тут он это почувствовал. Из отверстий, которые раньше закрывала доска, хлынул запах гари, но он не был больше противным, вернее, не только противным. Скорее, он был раздражающим, но и приятным. Он звал к себе. «Иди, узнай, что я. Ты ведь уже догадываешься».

Арон начал рвать доски одну за другой с неистовой силой. Он больше не мог ждать. Гвозди резали ему руки, но это даже не замедлило парня. Каким-то непостижимым способом он понял, что, а вернее, кто, зовет его за дверью. И когда к нему пришла эта догадка, всё остальное в его жизни перестало иметь значение. Вырвав последнюю доску, он рванул дверь, и та с протяжным режущим всхлипом открылась настежь. Почти в полной темноте, спотыкаясь, он бежал по длинному огромному чердаку старого общежития, окровавленными руками расчищая себе путь, пока не добежал до чего-то укрытого старым картофельным мешком. Это был человек. Кровь с рук Арона капала на ноги обгоревшего тела. В безумии он рванул мешок в сторону и в лучах луны, пробившейся через небольшое окошко в крыше, увидел себя. Это был его труп. Подтверждение его догадок, весь ужас этого факта ножом резко вошло ему в грудь. Сомнений быть не могло, несмотря на сгоревшее до неузнаваемости лицо, он сразу же узнал себя или, вернее, каким-то внутренним чувством понимал, что это он. И тут голова трупа начала медленно поворачиваться в сторону Арона, что было уже за пределами того, что он мог бы перенести. Рон, слабея, медленно начал падать назад. Его голова отклонилась, и тут он увидел, что за спиной у него стоит и смотрит на всё это с удивлением Сергей.