Раиса Сысоева - Нейроны льда

Выбравшись изо всей этой истории в здравом уме, Домна планировала написать статью под названием «Симфония некомпетентности», ни больше, ни меньше. В который уже раз за сегодняшний день Домна остановилась у окна, с удовольствием следя глазами за длинными тоненькими слёзками умного печального дождя на оконном стекле. Бесстрастное серое небо с недоумением заглядывало в недра глупого людского мира, и не могло найти признаков любви даже там, где в большом количестве содержались чистые и наивные существа – дети. Их ангелы-хранители в белых одеждах сильные и яркие, тогда как ангелы взрослых потрёпанные и полупрозрачные, в любую минуту готовые покинуть умершего грешника, и вернуться на Небо, вымаливать очищение, в надежде вернуть былое могущество и сильные ослепительно-белые крылья, повреждённые во время жизни с человеком. Домна очень долго была атеисткой, но сегодня ощущала настоятельную необходимость посетить Храм Божий.

– Педсоветы проходят в музыкальном зале, – объяснила Людмила Борисовна, проходя мимо во главе ровной колонны маленьких детей.

– Спасибо. – Тихо ответила Домна, отвечая мудрой незлой женщине, ни от кого не готовой принимать благодарность. Вежливость здесь служила прелюдией предательства.

Здесь, в эпицентре зломудрствования, на собрании тоскливых людей, Домна спасала свою надежду воспоминаниями о Даниэле, о его голосе и той любви, замены которой не бывает. Пока её ум помнит голос смех Даниэля, она не одинока.

Задумчивые усталые женщины молча собирались в просторном серо-зелёном зале, рассаживались и тут же утыкались в экран телефона, словно боясь нечаянно обнародовать скепсис по поводу предстоящего собрания. Хмурая, вдумчивая Людмила Борисовна не утруждала себя похуданием и была полной ровно в той мере, в какой и следует пополнеть обычной женщине лет пятидесяти двух. Не каждая из представительниц слабого пола станет изнурять себя прокачкой пресса и Т-образной стойкой для укрепления мышц кора, если в её жизни количество стрессов и унижений на работе накрывает штормовой волной и жизненной энергии хватает лишь на то, чтобы кое-как выспаться и терпеливо молчать, пока беснуется начальство.

В самый первый раз, входя на территорию группы «Аленький цветочек» и оглядывая сдобную фигуру Людмилы Борисовны, Домна видела перед собой постороннего взрослого, умело управляющего группой посторонних детей. После двух часов общения Домна с удивлением отметила, что поддалась очарованию приятного голоса, плавных жестов и умных глаз воспитательницы. Почему?! Объяснимо: включая иной раз записи классических произведений, написанных и исполненных сто или двести лет тому назад, Домна не желала верить, что некоторые из произведений родились в уме и душе людей, находящихся в нищете или терзаемых неизлечимой болезнью. Прекрасное руками мучеников: сейчас она имела возможность увидеть микро отражение своих догадок. Воспитательницы здесь не умирали видимым образом, но в глазах каждой из них Домна видела упорно сдерживаемую горечь целой череды унизительных поражений, украденных побед, растоптанных надежд на лучшее.

Сидение дивана заняли дамы, считающие себя старожилами: Герда Николаевна, зеленоглазая ундина Ядвига Алановна, молодая Веруся (Вера Александровна – любимица заведующей), чёткая как хорошо отточенный топор, сдобнушка Варвара Валентиновна, грозная старая Элина Семёновна и немка Хлое Вольфовна из «Ковра-самолёта» и скромная жертвенная София Игоревна. Людмила Борисовна устроилась на стуле рядом с Альфиёй Рашидовной, поближе к выходу. Виталий, рассмотревший все личные дела сотрудников, сказал ей, что Людмила и Альфия выгодно выделяются среди прочих. Берут качеством: в их группе удивительно хорошая дисциплина, спокойные дети, сохранный инвентарь, опрятные игрушки вся документация в порядке и выстроена на одной полке – ничего не приходится искать, родителей они назначают минимальную мзду на канцтовары, а их дети приходят на занятие по физической активности в белых футболочках и чёрных шортиках все как один. В общем, было понятно, что Виталий с Домной чай будут пить в «Аленьком цветочке».

Унылой чередой собрался весь педагогический коллектив, принесла себя даже расслабленная до умопомрачения психологиня, она опустилась в кресло рядом с Кузяцкой, расправила платье и сложила руки на коленях, напичканные посторонней жидкостью губы-лепёшки были сложены в крайне психологичную улыбочку.

Последней вошла Правищева. В центре зала уже были установлены круглый обшарпанный стол на одной ножке и два самых новых из имеющихся стульев с высокой спинкой. Правищева уселась на лобном месте и глазами пригласила помощницу. Светлана Кузьминична поспешила пересесть.

Стулья, занятые Кузяцкая и Правищевой были самыми новыми из имеющихся, устойчивые ножки надёжно держали возложенные на них начальственные тела. Обеим деятельницам было неудобно. Коротконогая Кузяцкая не могла полностью поставить стопу на пол, её пятки стремились ввысь, упитанные малоподвижные бёдра привыкли покоиться на мягком и низком. Вся она макушкой стремилась в потолок, тогда как пузико тянуло вниз, равномерно выпирая из-под растекшихся под платьем грудей, а стопы то и дело становились на носок – она напоминала старую балерину с молодой душой, жаждущей танца. Высокая Правищева правильно села с первого раза, ей не подходила лишь величина сидения, она поймала баланс (большой каравай на маленькой тарелке) и напряжённо замерла, будто боялась скатиться со своего маленького насеста. Её кабинетное регулируемое по высоте кресло с подлокотниками и широкой спинкой, купленное год назад под предлогом «приобретения новой шведской стенки в спортивный зал» было намного удобнее, но оно осталось в кабинетике. На месте спортивного зала находился склад посуды, новых кастрюль, тазиков, праздничных костюмов и там же располагалась гладильная. Так что отсутствие новой шведской стенки никто не заметил.

Ягодицы заведующей, порядком истёртые обо всякого рода сидения, молили о пощаде, но оснащать места общего пребывания чем-то новым она не собиралась, ей уже исполнилось шестьдесят, она в своё время потрудилась, пусть другие теперь потеют над обновлением детского сада. Лет через пять обычного денежного чёса с прибылей детского сада она завершит накопление финансовой подушки на старость и, как ни грустно, уйдёт… Веста Самуиловна крайне редко и только самой себе признавалась – голова соображает медленно, все её знания устарели, как и учебные пособия в методическом кабинете «Ивана Царевича». Давно уже воспитатели на окладе, «девочки», как она их называла для создания нужной атмосферы, зарабатывали стимулирующие баллы и себе и ей. А те, кто осмеливался заметить, что их стимулирующая часть занижена и там, где следовало ставить три балла за опубликованную статью (оплаченную из собственного кармана «девочек») стоит только один балл, быстро увольнялись – умников Правищева искусно доводила до белого каления. Веста Самуиловна ровно за неделю умело обескровливала человека, и её жертва неизменно писала заявление об увольнении по собственному желанию. Особый вид извращённого удовольствия Правищева получала, когда рвала это заявление, хвалила свою жертву, уговаривала остаться, поработать ещё, но ни одна обработанная её токсичной слюной воспитательница не оставалась, это грозило удлинением агонии, и увеличением площади ожога.