Нина Запольская - Прочь с Земли

Смотреть было наслаждением.

Для тех, кто не понимает… Видеть, как огонь пожирает то, во что ты вложил столько надежд и денег – это ни с чем не сравнимое наслаждение. Вот он и смотрел. И жар пламени обжигал ему лицо, и дёргались от огня веки, и корчились волосы, и липким потом покрывалось тело – и это было наслаждением.

Генерал этого не понимал. Генерал опять надоедал ему:

– Верховный, вы стоите слишком близко к огню. Это опасно.

Пришлось обернуться. Ответить:

– Благодарю вас, генерал.

Да, слишком близко… Но этот генерал просто не знал, что смотреть так близко – это наслаждение. Сначала генерал требовал приказаний, а его люди бросались искать источники возгорания, порывались тушить и эвакуировать. Сейчас к генералу опять подбежали с докладом, и тот натянул гермошлем – а всё потому, что не чувствовал и не понимал.

Генерал снова рапортовал:

– Верховный, радиационный фон повышен. Наденьте хотя бы гермошлем.

Пришлось повернуться. Ответить ему:

– Благодарю вас, генерал.

Да, фон повышен… Но этот генерал просто не знал: когда ты смотришь, как горит терминальная хроно-камера, как полыхает её машинный зал, как в рое огненных светляков исчезает контейнтмент и плавится циркониевый блок, фон радиации и должен быть повышен – и это было наслаждение.

Генерал в своей солдафонской ущербности опять подступил к нему:

– Верховный… Мать и дочь! Только прикажите!.. Мы ещё можем их спасти!

Пришлось скосить глаза и бросить небрежно:

– Благодарю вас, генерал.

Да, мать и дочь… Но этот генерал просто не знал: главное достоинство пламени в том, что оно убирает последствия и ответственность. Когда проблема становится обременительной – в топку её. И вот теперь он смотрел. И бездна адского пламени сжигала ему лицо, и билась кровью в висках, и жёстким оскалом корёжила рот – и это было ни с чем несравнимо.

И только когда наслаждение стало невыносимым, он повернулся к генералу. Приказал чуть слышно:

– Отзовите своих людей. Мы уходим… Благодарю вас, генерал.

****

А Дед Мороз на свои деньги покупает нам подарки, или они идут с наших налогов?.. Хотелось бы на Новый год большой взрослый подарок. Холодильник, например, а маме – норковую шубу или много-много денежек ей в зарплату. Но только Дед Мороз – он же пенсионер.

(Детская сетевая мудрость начала ХХ I века.)

Каждый раз перед Новым годом он поражался оптимизму этих людей.

Как бы не было им плохо, но праздники они встречали в исключительном расположении духа, безудержно предаваясь веселью. Что происходило с ними потом – уже другой разговор. Но именно из-за новогодних праздников он и остался в этой стране, взяв себе фамилию «Морозов». В Канаде, конечно, тоже бывают морозы и снег, как и в Финляндии, и на Аляске. Что уж говорить об Антарктиде? Но нигде никто так самозабвенно не растягивал зимние торжества, бурно отмечая даже странный праздник Старый Новый год.

И вот в эти предпраздничные дни конца 2019 года для семьи Морозовых и наступило время «прочь».

Последней каплей стала внучка Леночка, которая пришла из школы в слезах: её не взяли участвовать в новогоднем спектакле. Бабушка бросилась к ней с утешениями, а Морозов, только глянув на девочку, сразу понял, что дело тут не только в спектакле.

Морозов любил внучку до умиления.

Когда Леночка была совсем маленькая, она не могла запомнить отчество деда, которого бабушка в кругу семьи звала по-простому «Гаврилыч». Подражая бабушке, Леночка кричала из детской, картавя и пришепётывая, как все дети её лет:

– Говорилыч! Иди ко мне! Я соскучилась.

После чего появлялась в коридоре красная, сопящая от напряжения, со своим детским стульчиком, который был ей нужен, чтобы встать на него и дотянуться до щёк деда.

Внук Борька, если был дома, поправлял сестрёнку громко, с насмешкой в голосе:

– Горилыч! Деда зовут Горилыч! Или, лучше даже сказать, Горыныч!

– Борька! Уши надеру! Твой дед – известный писатель, нельзя над ним смеяться, – одёргивала внука бабушка.

Она, вытирая руки полотенцем, уже спешила из кухни навстречу Морозову, чтобы расцеловать.

Если Борька не занимался уроками, он тоже подходил к деду поздороваться, по-своему, по-мужски. Такая звонкая перекличка близких, встречающих его, была очень дорога Морозову. И сейчас, когда Леночка уже подросла, он часто, с удовольствием, вспоминал то время.

Он женился на Шурочке, когда её сыну Михаилу, было уже семь лет. Своих детей у них с Шурочкой не было, и родившиеся впоследствии у Миши дети, – сначала Борис, а потом Леночка, – вызывали у Морозова чувство непередаваемой словами нежности. А познакомился со своей будущей женой Морозов в милиции.

Он тогда плохо понимал психологию людей, ему были понятнее звери и птицы. Может быть, поэтому он и служил в то время кинологом в Советской Армии. Ну, и ещё, конечно, потому, что зарплата у офицера была гораздо выше, чем у остального населения СССР. Вот из-за непонимания человеческой психологии он и пришёл в отделение милиции, чтобы отдать купюру в десять рублей, найденную им на улице.

Десять рублей в то время были большие деньги, и в Москве начала 1960-х годов, отстояв несколько очередей, на них можно было много чего купить. Много белого и чёрного хлеба, много десятков яиц, много солёной селёдки, много подсолнечного и сливочного масла и почти килограмм говядины. Это потом полки в гастрономах опустели, а из пригородов поехали в Москву экскурсионные автобусы и электрички за колбасой и апельсинами. Ещё позднее и в Москве опустели продовольственные и промтоварные магазины.

Но в 1960-х в столице был, в некотором роде, рай, во многом ещё и потому, что холодильников ни у кого не было, а запросы у людей были самыми простыми и скромными. И они покупали себе этой простой и скромной еды совсем немного, только на ужин и завтрак – чуть-чуть сливочного масла, чуть-чуть колбаски, десяток «Домашних» котлет, обсыпанных сухарной крошкой, по шесть, а потом по одиннадцать копеек.

Но в «остальной» стране, даже в областных центрах, с продуктами в то время было совсем скверно. Районным центрам от снабжения вообще перепадали крохи. Ну, а в деревнях и продовольственные, и промышленные товары легко умещались в одном единственном маленьком сельпо. Набор продуктов там был ужасающе скудный – белый хлеб-кирпич, баранки-сушки, стеклянные трёхлитровые банки берёзового сока и равномерные шеренги или башни из несъедобных консервов вроде «Завтрака туриста».

Для государства, которое запускало космические корабли, жизнь людей была на удивительно низком уровне. Но ещё более удивительными были для Морозова наука, кинематограф и театральное искусство тех лет. И создавали его эти люди, которые простаивали после работы в очередях за самым необходимым. Поэтому Морозов сделал всё, чтобы остаться служить в Москве, хотя в той же Прибалтике снабжение было лучше. Правда, существовали в то время и города «закрытые», которые работали на оборонную промышленность и снабжались ещё лучше, чем города обычные.