Борис Виноградов - Последняя седмица. Откровения позднего агностика

На международной арене свирепствовал Карибский кризис, где-то там, у берегов Острова свободы мы показывали американцам кузькину мать, старикам в армии отменили дембель, а молодежь брали поголовно и без отсрочек, словно по указу о всеобщей мобилизации. Помню, у нас в части нашли одного солдата, у которого правый глаз был стеклянный. Понятно, что на стрельбище он ни разу не мог попасть в мишень, даже в молоко. Бил только в белый свет, как в копеечку. Командир взвода – молодой лейтенант по фамилии Воробей психовал и не знал, что делать, пока мы ему не объяснили, что рядового Тусубекова в его родном Ургенче еще до призыва кто-то лишил зрения на пятьдесят процентов. Через несколько дней «одноглазого циклопа», как мы еще называли беднягу из Средней Азии, комиссовали и отправили домой в новенькой гимнастерке и сапогах.

Но до Кубы мы не добрались, а попали сразу под Смоленск на главный фронт Отечественной войны 1812 года. Там, недалеко от Дорогобужа Сергей Боднарчук снимал свой легендарный фильм, получивший затем Оскара. Наши полки участвовали в массовке при экранизации батальных сцен и эпохальных событий, описанных Львом Николаевичем в своем великом романе. Обритые рекруты, доставленные поездами на станцию Сафоново из Москвы и Подмосковья числом не менее 15 тысяч, составляли основную ударную силу Наполеона и Кутузова в те августовские и ноябрьские дни 1962 года. Замполит – майор Одинец призывал нас гордиться выпавшей долей, не столь лихой, какая досталась богатырям из лермонтовского «Бородино», говорил он, тем не менее. Именно в те дни отмечалось 150-летие исторического сражения. И пели мы во все горло сочиненную там же песню на модный тогда мотив «Охотного ряда» Юрия Визбора.

Нас встретил здесь товарищ старшина,

И он понес порядочную чушь…

Как надоел ты нам, товарищ старшина!

Дорогобуж, Дорогобуж!

Мне досталась роль пехотинца, который вместе с шеренгой таких же посланцев Ногинского военкомата сначала проходил курс молодого бойца и строевую подготовку, маршируя на плацу с утра до вечера, а потом отбивал атаки французских вольтижеров и фузилеров то у Шевардина, то у флешей Багратиона, то возле батареи Раевского. Обрядили нас в униформу Преображенского полка – темно-зеленые двубортные тесные мундиры с фалдами и стоячими воротниками, куда во время удалого бородинского боя забивались тучи дорожной пыли.

На соседний отряд напялили мундиры с широкими лацканами, и застегивались они на шесть рядов оловянных пуговиц. Жара стояла неимоверная, отчего кромешный ад бородинского побоища казался еще кромешнее. Маэстро Сергей Федорович все был недоволен и делал по многу дублей. Едва успевали таскать «убитых и раненых», спотыкаясь о конские туши, глотая пыль и черный дым от взрывпакетов и пиротехнических смесей.

Идут на съемки тысячи ребят,

Колонна вьется, как огромный уж.

– Кончай помывку! – старшина орёт.

Дорогобуж, Дорогобуж!

Но больше всего запомнились не батальные сцены, когда смешались в кучу кони, люди, и не залпы тысячи орудий, слившихся в один протяжный вой, а молебен накануне битвы за Москву. Смотреть на то, как Кутузов бьет поклоны и крестится перед чудотворной иконой Смоленской Божьей Матери, было немного жутко. Тут же рядом молилось все русское воинство, уповая на милость Господню в предстоящей схватке с грозным неприятелем, покорившим всю Европу. Не знаю почему, но именно эта сцена врезалась в память мне, и до сих пор стоит перед глазами. А ведь прошло столько лет…

***

Сколько раз потом я собирался с духом и уже готов был, наконец-то, пойти в крестильню, выдержав строгий пост и созрев морально, чтобы отныне и присно облегчить душу, постичь великое таинство воцерковления. Однажды, оказавшись под впечатлением от базилики и Неопалимой купины, даже просил монашескую братию совершить обряд и крестить меня храме Святой Екатерина, что горе Синай, где, по библейскому преданию, пророк Моисей получил скрижали завета и десять заповедей.

Но бородатый греческий инок по имени Назар обошелся со мной весьма нелюбезно. Задрав косо вверх черную бороду, словно лошадь, наскочившая на плетень, он решительно отверг мои мольбы и притязания на православный крест, узрев в моей персоне опасного еретика и почему-то баптиста с тайным умыслом на какую-то богопротивную скверну. Его строгий лик явил мне почему-то образ купца Жгутова из одной повести Юрия Нагибина, и я отступился. С тех пор делал еще немало попыток – в Троице-Сергиевской лавре, церкви Илии Пророка в Черкизове, где крестили моего сына Павла, в Елоховском соборе Богоявления Господня, у стен которого жил мой брат Алексей со своей женой Ольгой. Бесполезно. Не знаю, в чем дело, то ли духу не хватило, то ли удачи. Всегда чего-то не хватает.

Как-то по казенной надобности оказался в Грозном и, набираясь впечатлений, бродил по улицам. В центре не было ни одного целого здания, но на обочинах там и тут уже появлялись убогие ларьки, палатки из картона и фанеры. На тротуарах чеченцы торговали чем придется, в основном тем, что осталось от разбитого, стертого с лица земли города. Среди прилавков с грязным ширпотребом, овощами, патронами к автомату Калашников, ножами, касками и прочим военным имуществом я неожиданно для себя обнаружил киоск под названием «Пресса». Пройти мимо было никак нельзя не только потому, что обязывал долг и вторая древняя профессия, но и потому, что там внутри, под дырявой крышей, сквозь которую били слабые лучи весеннего солнца, я увидел нечто божественное.

С той стороны на меня смотрела юная, лет семнадцати чеченка, если не небесной, то явно неземной красоты. Очи жгучие и прекрасные – это про нее. Мгновение не надо было просить, оно остановилось само собой и, кажется, застыло навечно. Сомлевший до немоты, обалдевший от восторга я стоял под рваным балдахином, потеряв дар речи, словно меня поразил гром или столбняк. Невозможно было определить – то ли девушка, то ли виденье. Я б, наверное, так и остался торчать на одном месте до второго пришествия, если бы видение ласково не улыбнулось, показав ряд красивых, идеальной белизны зубов, и не спросило: «Что вас интересует?».

Муфида, так ее звали, торговала печатной продукцией, коей в ее родном Грозном в те апрельские дни 1996 года было, как сказал мой попутчик – журналист военной газеты из Ростова-на-Дону, как у дурака махорки. Газетки небольшого формата, исламистские брошюры, дудаевские листовки, прокламации, рекламные буклеты, цветные календари и открытки на любой вкус очаровательная Муфида предлагала со скидкой «по такому случаю». А случай был не ординарный. В тот день хоронили Джохара Дудаева. Неподалеку, в доме №1 по улице Шекспира, откуда я двигался в сторону гостиницы под названием «Ноев ковчег» для журналистов, с утра шли поминки.