Роман Канушкин - Канал имени Москвы. Лабиринт

«Между чем и чем?»

(там, за воротами, лежит нечто иное)

Яд. Это всё яд играет с ним. Перед его глазами просто техническое сооружение, созданное, в том числе, для аварийного разделения различных участков водохранилищ, и таких на канале несколько. Фёдор крепко зажмурился. Веки были горячими и, подобно губам, становились всё более тяжёлыми. Снова открыл глаза: «Вспоминай! И главное, что ты там увидел?»

Тревожная мысль несколько проясняла сознание. «Что-то намного более важное, чем фантазии про древние границы…»

Фёдор покачнулся. Двинулся на корму, совершая осторожные шаги. Добрался до уключин рядом с румпелем, где находилось самое узкое место кокпита. Там, упершись ногами в основание сиденья рулевого, можно было грести в одиночку. Ему оставили два облегчённых весла, но это так, смех да и только, скорее, для манёвра. Надеяться долго управляться в одиночку на вёсельном ходу с такой лодкой… Он уставился на вёсла, – смех да и только, – и неожиданно для себя прыснул. Другое дело парус, но на фарватере, в отличие от берегов, где гулял лёгкий ветерок, лежал абсолютный штиль.

– Чем богаты, тем и рады, – глубокомысленно изрёк Фёдор. Помолчал. И хоть уловил нотку деловитого идиотизма в собственном голосе, всё же сумел подавить повторный приступ истерической усмешки. Похоже, яд уже взялся за него, и следует поспешить. Фёдор опустил вёсла в воду и тут же, чуть сощурив воспалённые глаза, посмотрел вдаль,

(флюгер)

между двумя заградительными башенками.

«Там будет ветер, за воротами. Там всегда дует постоянный, вовсе не рваный, даже по берегам, стабильный ветер с Пустых земель». Да, это он вспомнил. Только этого недостаточно. Водный путь, русло канала, как медленная мерцающая река посреди неподвижных озёр. И вот здесь что-то очень важное:

«Что же ты видел? Что именно ?!»

Сразу за Икшей канал резко отворачивал на юго-восток, делая длинный зигзаг через цепь водохранилищ, по дну которых было проложено его русло, а Дмитровский тракт здесь уходил вправо, пересекая водораздел почти по прямой. Где-то там, далеко впереди, уже совсем рядом с Москвой канал и тракт, бегущие от самой Дубны параллельно друг дружке, встретятся снова. Правда, ненадолго. Всего лишь на длину широкопролётного моста через рукотворное Клязьминское море. Фёдор бросил взгляд на тракт, над которым стелилась пока ещё слабая неприветливая дымка, и постарался не думать о мосте, хотя именно туда сейчас лежал его путь. Не думать об обрушенных в воду конструкциях, о стонущих перекрытиях и колючем тёмном ветре, в чьём завывании чудились голоса похуже, чем голоса стаи волков. Ну, если только в том смысле, что лодка Петропавла,

( Ева )

скорее всего, уже миновала это место. Вряд ли Петропавел сочтёт нужным останавливаться и ждать. Он знает своё дело. И знает, что там, у исполненного зловещей славы посёлка «Водники», где начинался мост, и в особенности на противоположном берегу («Буревестник, – подумал Фёдор. – Так когда-то называлось это место»), в дремучих старых лесах, где сами деревья будто злобно следят за вами, было что-то, возможно, даже более плохое, чем на Тёмных шлюзах. Фёдор всё ещё смотрел на тракт.

– И несколько дальше по каналу… – пробормотал он. – За мостом…

Сразу за мостом открывалась широкая заводь, Хлебниковский затон, где на последнем приколе спали вечным сном корабли, давно покрытые ржавчиной и частично затонувшие. И вот среди этих судов, и маскируясь под них… Он подёргал щекой – об этом тоже сейчас не стоит думать. Очевидно лишь, что Петропавел не станет там задерживаться.

Это Фёдор вспомнил.

Но оставалось ещё Пироговское братство. Точнее, та часть Свободных капитанов, что откололась от братства, всё глубже погружающегося в религиозную истерию, нагнетаемую монахами. Вроде бы они перебрались на Химкинское водохранилище или вернулись в Пирогово, об этом Фёдор не знал наверняка. Но, возможно, Петропавел решит сделать передышку и воспользуется гостеприимством капитанов. И тогда появлялась слабая надежда, что Фёдор успеет нагнать их. Успеет увидеть Еву прежде, чем вновь окажется на мосту.

Он улыбнулся, вздохнул и опять посмотрел на Дмитровский тракт. Как быстро всё менялось – дымка уже заволокла подъём, по которому взбиралось заброшенное шоссе, и чахлые деревца по обочинам утонули в ней. Дальше высоких деревьев не будет, лес редел, Пустые земли находились совсем близко. Но в районе тракта их пояс был крайне узким, и ещё до Клязьмы, до Водников леса начинались снова. И вновь начинался туман.

«Ты ведь как-то побывал там, – этот голос, наверное, больше не принадлежал бате, наверное, он сам говорит с собой, но почему тогда в тоне сквозит еле уловимая издевательская насмешка? – В месте, где закончатся иллюзии? И был в заводи среди спящих кораблей. И там видел кое-что. Видел, как это, маскирующееся под корабли где-то в наибольшем их сгущении, стало оживать… Вы тогда справились, и нападение настигло вас уже на мосту. И вот там,

(Лия)

(Хардов)

(всё теперь связано, молодой гид)

когда всё, казалось, осталось уже позади…»

– Там была смерть, – прошептал Фёдор.

«Ага. Но как потом, позже, выяснилось, не твоя. Там ждали две смерти, но одна опять осталась без поживы».

Фёдор смотрел на Дмитровский тракт. Это был короткий путь. Нехоженый, запечатанный, древнее шоссе, теперь закрытое для живых, и решись он на него… Застывший взгляд Фёдора потемнел, каким-то холодком повеяло по лицу. Мрачные тени уже полностью заполонили тракт. И где-то там, в самой глубине этой тьмы, или в самой глубине Пустых земель, словно нечто догадалось о его раздумьях и теперь ждало. Затаившись и вовсе не выдавая своего вожделения, лишь тихий зов становится всё более алчным.

Фёдор провел рукою по лбу, и тень отступила. Будто наваждение прошло. Вокруг был солнечный день, и старое шоссе, над которым привычно стелился туман. Фёдор бросил ещё один взгляд на тракт: когда-нибудь ему предстоит пройти по этой дороге. Но не сейчас. Лодка ждала. И он выбрал круговой путь по воде.

Едва лодка вошла в Икшинское водохранилище, ветер на фарватере стал стихать, и движение замедлилось. Потом парус заполоскало, и он обвис окончательно. Впереди, где ветер разгуливался вовсю над поверхностью рукотворных морей, особенно на Клязьме, могли ждать почти метровые волны. Но здесь приходилось довольствоваться тем, что есть. До заградительных ворот, пересекавших водохранилище, оставалось не менее трёх километров. Фёдор чуть повернул к берегу, парус начал оживать; от берега – и ветер терялся. Ничего другого не оставалось: дуло лишь по берегам, хотя и не хотелось туда приближаться, пришлось рулить к берегу. Эти «три километра» несколько удлинялись; судя по всему, придётся двигаться галсами, подлавливая ветер, а затем, постепенно отруливая, он вновь найдёт фарватер и пройдёт сквозь ворота, охраняющие Икшинское море. Приближающаяся полоска суши выглядела всё неприветливей. И хоть никаких признаков угрозы он не обнаружил, что-то было не так. Какая-то неправильная тишина?