Галина Чередий - Дурман для зверя

– Да при чем тут это! – вскочил братец как в задницу ужаленный. – Ты же понимаешь, о чем я! Мы должны найти этих оборзевших поганцев, что посмели сунуться в дом к Уваровым, и наказать их по понятиям, а не по закону! Нагнуть эту плесень, землю жрать заставить, в дерьме искупать, опустить, как последних…

– Смотрю, воображение у тебя разыгралось, младший, – не скрывая пренебрежения, скривился я. – Это так сказывается отсутствие постоянного траходрома? Что, в трешке городской дают не так самозабвенно, как в особнячке за городом?

– Да что ты все не о том, – забуксовал на месте поборник распальцованной справедливости. – Нельзя же такое спускать вообще…

– А кто сказал, что я спустил? – Я пристально посмотрел на него, давая прочувствовать, насколько тупой идеей было явиться сюда со своими предъявами.

– Но ты же мне не сказал… – замялся Родион.

– А должен был? Дом официально был моей собственностью, так что с чего я должен перед тобой отчитываться.

– Ну я же…То есть… А кто это был? Что ты с ними сделал?

– Родя, ты у нас на кого там как будто бы учился? На юриста? – Я снова уставился в экран, давая понять, что считаю его визит исчерпанным. – Так вот скажи мне как юрист, с чего это я должен на каждом углу трезвонить о том, как я наказал подонков в обход законных методов.

Брат что-то там еще ворчал и бухтел, но я его игнорировал до тех пор, пока он, смирившись, не убрался восвояси, но, как говорится, ущерб уже был нанесен. Я просто не мог развернуть теперь свои мысли в любом другом направлении, кроме Аяны. Чертова кукла! Как же она поначалу боролась со своей реакцией на мои ласки-измывательства! Стискивала зубы, аж желваки выперли, сжимала в белую изломанную полоску губы свои рисованные, пока не рыкнул. Потом, наоборот, стала корчить из себя мертвую, позволяя делать со своим ртом все что угодно. Но не ей со мной играть в такое – я упертый, да и опыта гораздо больше. И сам не понял, почему же так необходимо было получить от нее отклик, выцеловать его, вытянуть из нее, как пчела отнимает у цветка нектар. Цветок ведь тоже корчит из себя безразличную ко всему красоту, но сам же, хитрец, нуждается в пчеле. И ее я заставил нуждаться. Аяна зажмурила глаза, но я знал, что так она сдастся только быстрее. Когда ты отказываешься видеть, то остаются только ощущения, а ими я ее обеспечил. Вылизывал, терзал ее рот, дразня, бросая вызов ее языку хотя бы попытаться вытолкнуть прочь наглого вторженца. И она попалась, не понимая, что каждым скользящим движением-сопротивлением создает все больше возбуждающего трения, становясь моим союзником в своем же соблазнении. Но как же меня поперло, как подорвался весь на ее первом же невнятном ответном поцелуе. Вот жрал бы и жрал живьем, пока не лопнул бы. Да, моя кукла пыталась сдать назад, ухватиться за безнадежно ускользающий контроль над собой, наверняка старательно расталкивая в себе ненависть и отвращение ко мне, и я не стал ей мешать, даже помог, бесцеремонно привязав тонкие запястья поясом банного халата к изголовью кровати.

Не больно и не сильно – проверил, но так сразу и не вырвешься, и это подарило ей освобождение от выбора. Теперь больше не в ее власти было бороться, нужно поддаться, отдаться, исключительно чувствовать, а не действовать, а я сделаю, чтобы не пожалела об этом. Как же изматывающе долго она держалась, так стойко, до последнего, будто реально за жизнь боролась, а не готовилась встретить настоящее удовольствие. Всем телом закаменела, как и дышать перестала, стоило, истерзав поцелуями и щипками зубов ее шею, добраться до груди, но уже топила меня в аромате своего неумолимо накатывающего возбуждения. Кусала и так мною измордованные губы, хмурилась так, что брови сходились почти в одну линию, резко вдыхала, словно собираясь на меня наорать, но тут же роняла голову обратно на подушку, отказываясь выдавать мне, что же с ней на самом деле творится, и благоухала, пахла похотью все сильнее. А я ошалел совсем, реально чокнулся, мозги как переклинило на необходимости вырывать из нее хоть лаской, хоть силой все больше и больше отклика. Сначала эти рваные вдохи, от которых я торжествующе заухмылялся прямо в ее кожу, а мой член встал намертво – или кончи, или сдохни. Первые придушенные стоны, больше похожие на едва слышное мяуканье. Аяна, пискнув в первый раз, замотала головой, будто это могло ей помочь справиться с собой, но этим только еще больше раззадорила меня. Ее маленькие груди почти целиком втягивались в мой жадный рот, а кончиком языка я все тер и тер уже скукожившийся сосок, и не остановился, пока и она не дернула ногой, как в сердцах, лягая воздух, и почти сломалась, выгнувшись подо мной. Моя анимэшка опять застыла, когда я коварно бросил ее грудь одиноко и призывно торчать в потолок, добираясь до ее тут же задрожавшего живота. И теперь она смотрела на меня, пусть изредка приоткрывая свои огромные глазищи, но я успевал поймать в них, что время отрицания своего удовольствия для нее прошло. Она алчно ловила даримые мной ощущения, одновременно с остервенением выкручивая руки из плена. И все же добилась своего и высвободилась, да только слишком поздно. Я уже добрался до ее клитора, принявшись терзать тот без всякой жалости, отчего она застенала в голос, вскидываясь над постелью, упираясь пятками в мою спину, и взметнувшиеся ручки-палочки, вместо того чтобы оттолкнуть, упали мне на голову, заскребли, силясь притянуть ближе и нахрапом выхватить так долго выкармливаемый мною оргазм.

Но, конечно же, я не дал его Аяне. Не так сразу. Плохие девчонки не заслуживают легко получить удовольствие, да и не в моих планах было дарить ей всего лишь его. Я ее не просто трахнуть качественно собирался и заставить кончить, а взорвать мозг и подсадить на себя и свой член, чтобы хотела еще, нуждалась. Чтобы всякая злость и поганые обстоятельства нашего знакомства побледнели перед силой вожделения, что в ней разбужу. И ее мощные сейчас страх и ненависть ко мне такому-сякому насильнику играли на моей стороне. Чем больше брешей в эмоциональной защите, тем глубже я себя в нее засажу. Если уж меня так вштырило от необъяснимого желания поиметь ее вот такую… слов не подобрать, так и с ней хочу сотворить то же самое. Око, бл*дь, за око. Каждая ее сгорающая сейчас извилина за такую же изжаривающуюся мою. Мы ведь вроде как в месть и воздаяние за дурное поведение начинали играть, детка. Хотя к тому времени, когда она сорвалась на протяжные крики и хриплые мольбы, дергаясь то так, то эдак, толкая бедра к моему рту, взмахивая руками, как полоумный дирижер, я и сам уже был близок к тому, чтобы рехнуться.

– Попроси меня тебе вставить! – сипел, трахая ее языком, пальцами и вдавливая окаменевший, беспрерывно текущий член в матрас. – Проси!