Анатолий Белкин - Повести Пушкина

Второй вечный сюжет – лирический. Это голая баба с огромной грудью и слоноподобными бёдрами, которую душила змея. Гриша называл её «Клеопатра». Смелая вещь! Фанерок с этим сюжетом тоже было много. Но они пользовались гораздо бóльшим успехом, чем Василий Тёркин. Их разбирали. Поэтому сейчас на стенке висели всего две оплетённые змеей бабы. Как-то Гриша обмолвился, что «Клеопатру» «штабные» часто берут для своих подруг. Типа, для жён это слишком современно, а для любимых – лучший подарок! Гриша говорил, что Клеопатра была самая главная б… прости Господи на свете и очень любила военных. Не было человека, который ему возразил бы. Художник всегда прав. «Штабными» он называл всех, кто дослужился до папахи. Остальные люди, одетые в форму, – «дармоеды». Других градаций для людей в форме у Гриши не существовало.

Расплачивались с Гришей или бутылкой, или, как он это называл, «разной хренью». Что он имел в виду, не очень понятно, но часто у дома № 24 на улице Якубовича останавливались военные «Уазики» и даже «Волги», и сержанты-водители что-то заносили на первый этаж. Вот какова была сила Гришиного искусства! Каждый из нас мог гордиться таким знакомством. И я чувствовал, что сила его творчества и меня делает лучше. Хотя в душе я думал, что он тратит время на полное говно. Но такой человек, как Гриша, имеет право быть плохим художником, главное не фанерки, а человек.

Ещё была история про Гришину ногу. Вернее, несколько историй. Первая история о том, как он, Гриша, во время войны сбежал из детского дома в Старой Ладоге на фронт. Он якобы добрался до тылов Волховского фронта и попросился в разведчики. Его накормили кашей и повели к какому-то командиру. Тот посмотрел на тощего мальчишку в рванье и велел его отправить обратно к чертовой матери. Пока его везли в тыл на полуторке по раздолбанной от снарядов и весенней распутицы дороге вместе с ранеными бойцами, налетели «Юнкерсы» и расстреляли из крупнокалиберных пулемётов всю колонну. Очнулся наш Гриша в уже в госпитале, живой, но без ноги.

Вторая история менее героическая – будто бы Гриша до войны входил в банду знаменитого в Ленинграде карманника Лимона. В начале воровской карьеры он с другими малолетками просто стоял на шухере, но потом Лимон его приблизил к себе и обучил ремеслу. У Гриши была узкая специализация. Он «работал» на транспорте, то есть чистил сумки и карманы в поездах, автобусах и трамваях. И вот однажды в трамвае они с напарниками подрезали пару увесистых лопатников и уже собирались на ближайшей остановке сделать ноги, но трамвай двери не открыл. Оказывается, их давно пасли, и весь трамвай был набит ментами в штатском и добровольцами из комсомольцев-спортсменов. Всех его товарищей повязали с поличным, а он, самый мелкий из всех, сумел проскользнуть между ног в кабину вагоновожатого, разбить стекло кабины и спрыгнуть на улицу. Ну, тут раздались два выстрела. Обе пули попали в ногу. Потом в колонии для малолетних преступников под Вологдой Гриша четыре года осваивал способы драки на костылях и прочие премудрости зоны общего режима.

Была ещё и третья версия, героическая, но полная трагизма. По ней Гриша родился с ногами разной длины, и правая нога росла быстрее левой. Ему из-за этого приходилось хромать. Однажды он влюбился в чудесную девушку, кассиршу в гастрономе. И он ей тоже, кажется, был очень симпатичен. Но Гриша чувствовал, что ей неловко с ним гулять по улицам или пойти в дом культуры на танцы. Пока они сидели на скамейке в саду, ели мороженое и болтали, всё было нормально. Но как только надо было куда-то идти, она делала вид, что не замечает его уродства. Эта деликатность ещё сильнее ранила его влюблённое юношеское сердце. И Гриша решился укоротить ногу сам! Он надумал подложить её под поезд, чуть-чуть, на пару сантиметров. Собрался с духом, выпил для храбрости пару рюмок и поздно вечером недалеко от Комарова пристроил ногу на рельсах в ожидании очередной электрички. Но его, лежащего, обнаружили местные хулиганы. Они напали на Гришу, отобрали у него все деньги, избили и оставили на рельсах. Поэтому первая прошедшая электричка отрезала ему не ту ногу и больше, чем было нужно…

Если честно, для меня эта история звучала не очень убедительно. Во-первых, откуда у Гриши тогда могли быть деньги? И второе, ну какие хулиганы вдруг взялись в Комарове, где все мальчики и девочки – дети академиков, писателей и артистов? Это же не Колпино или Московская-Товарная. Но личные отношения Гриши с его бывшей ногой в нашем кругу обсуждать было не принято. А сам он вообще на эту тему не говорил.

Гриша доковылял до комнаты, привычно прислонил к стене костыль и оказался сидящим на маленьком продавленном диване.

– Спасибо, Гриша. – Я протянул ему пятьдесят копеек и бутылку «Жигулевского».

Он молча принял и то и другое. Мелочь положил в карман, а пиво горлышком приложил к спинке стула и легко стукнул сверху. Пробка отлетела куда-то в угол. Гриша запрокинул голову и сделал хороший затяжной глоток. Я таким же манером откупорил свою и тоже сделал глоток. Но не такой, как Гриша, экономней. Помолчали. Потом опять каждый отпил из своей бутылки. Гриша чиркнул спичкой и раскурил хабарик, который достал из пепельницы. Опять помолчали. С Гришей общаться было приятно. Он молчал хорошо. По неписаным правилам хорошего тона я не должен был уходить, пока мы оба не допили каждый свое пиво.

– Ты всё сдал? – неожиданно спросил Гриша.

– Всё! – ответил я.

– А банки из-под майонеза они берут?

– А у меня их и не было, – сказал я.

Гриша был человек неожиданный. Я вообще не помню ни одного алкаша, который бы сдавал банки. Это чисто женская работа, и он это отлично знал. Может, он меня проверял, не измельчал ли я? Опять помолчали. Гриша одним глотком допил пиво и аккуратно засунул бутылку под диван. Я тоже допил свою и поставил её на пол под стул.

– Ну, я пошёл, – сказал я.

– Давай, – ответил Гриша.

Я, стараясь ничего не задеть, по коридору вышел на лестницу и прикрыл дверь от квартиры. Мне понравилось, как мы провели время. Это был неплохой день.

Огромные дальнобойные палубные орудия, доставленные сюда по приказу адмирала Денница, были по самые башни закопаны в песок и грозно смотрели на Восток в сторону Каира. На небольшой взлётной полосе, проложенной среди барханов, стоял самолёт со свастикой на хвосте и буквами «GG» на фюзеляже. Посвящённые знали эту символику личного авиаотряда Германа Геринга. Эти самолёты просто так не летали. Машина стояла в центре пустыни, накрытая жёлтой маскировочной сеткой, в окружении автоматчиков в эсэсовской форме. Несколько офицеров внимательно осматривали корзины, покрытые пестрой местной тканью. Один солдат шёл вдоль корзин и поливал ткань водой из фляги. По знаку офицера два других солдата брались за плетеные ручки и осторожно заносили груз в самолет. Вдруг один из солдат неловко оступился, корзина наклонилась, второй попытался перехватить ручку, но неудачно, корзина сорвалась с трапа, ударилась о бетонную плиту… и на взлётную полосу беспомощно вывалилась огромная улитка. Офицер махнул рукой, автоматчики передернули затворы и мгновенно окружили место происшествия. Через минуту накрытую брезентом улитку уже унесли, место падения протерли ветошью, и погрузка продолжилась. Верблюд, пасшийся рядом, даже не повернул головы. Солдат, допустивший оплошность, уныло брёл под конвоем в сторону блиндажей.