Андрей Дыфо - Дар Прозерпины

Фрумкин с сомнением спросил:

– Вы правда считаете, что нет дождя?

– Абсолютно. Другого мнения быть не может.

– Знаете ли, с последним не соглашусь…

– Как вы докажете, что идет дождь?

Фрумкин подумал-подумал, набрал пригоршню воды и окатил ею следователя. Андрей подумал, что, возможно, первому впечатлению стоит доверять и Фрумкин в самом деле тронулся умом: почтальон набрал в сложенные ладони воздух и рывком направил получившуюся лодочку в его сторону. Интересно, какого он ожидал эффекта? Так или иначе, Андрей не намерен был играть в эти игры.

– Ну и что?

– Как, вам не мокро?

– Слушайте, давайте прекратим этот детский сад. Ладно, если вы настаиваете, что идет дождь, – дело ваше, заблуждайтесь и дальше. Скажите лучше, почему за вами гнались люди и что вы знаете о происходящем?

Фрумкин, немного поразмыслив, решил, что он сейчас чертовски хотел бы оказаться на месте этого следователя. Стоит и стоит, и дождь его не берет, и жара, тогда как он недавно чуть не испустил дух от жарищи, потом еле-еле избежал последствий гнева толпы, а сейчас промок до нитки и выстукивает зубами уже не трели, а какие-то арии.

– Давайте найдем какой-то навес, там и поговорим.

– Ладно, у вас дождь, вы в более затруднительном положении. Тем более мне принципиально все равно, где разговаривать. Давайте искать укрытие.

Фрумкин взял инициативу на себя и повел милиционера в сторону моста через реку, за которой возвышался холм – объект внимания Ивана Ивановича. Почтальону ой как не хотелось остаться с носом из-за того, что он не последовал совету умного и знающего человека, каким, безусловно, был Иван Иванович.

На улице, по которой они шли со следователем Макаровым, несмотря на проливной дождь, все еще отчетливо виднелись следы небывалой жары и последовавшего за ней пожара. По крайней мере, Фрумкину. Обугленные остовы небольших деревянных домишек, черные оконные проемы в многоэтажках, поваленные деревья с обгоревшими сучьями и свернувшейся посеревшей кроной. То тут, то там валялся непонятного происхождения мусор. Перевернутые машины, остановившийся трамвай с несколькими выбитыми стеклами. Мутные потоки воды, уносящие под уклон головешки и мусор. Где люди? Улицы пустынны. Может быть, все укрылись в домах или потянулись под защиту крытого стадиона в поисках убежища от нахлынувшего ненастья? Так или иначе, несмотря на охватившую его тревогу, Фрумкин был рад отсутствию людей. Нет людей, нет и толпы, преследующей в стремлении разорвать на части, покарать, выместить злобу, раздавить.

Вместе с людьми исчез и прежний Фрумкин, которому, в силу каких-то причин, Иван Иванович отвел совершенно несвойственную ему роль. Глашатая? Предвестника? Виновника? Фрумкин боялся, очень боялся того, что от него ожидают, боялся популярности, которая ни с того ни с сего обрушилась на почти никому не известного почтальона. Как бывает переменчива слава, он уже осознал. Ну и к черту ее! Не нужна задаром! Слава – это, прежде всего, ответственность. А дурная слава – еще и тумаки, и побои. Фрумкин нутром чувствовал, что он не создан для славы, никогда не искал популярности, даже страшился ее. Нет людей – нет и популярности. «Так можно и мизантропом стать», – подумал почтальон. Не хочешь популярности – закрой изнутри дверь на замок и никого не пускай. Желательно забраться в кровать с ногами и под одеяло. Только здесь можно быть уверенным, что популярность не настигнет тебя.

Фрумкин увидел распахнутые двери кафе. Не то чтобы гостеприимно, просто их никто не удосужился закрыть. Кафе занимало угол на первом этаже трехэтажного дома. Во всю стену толстые стекла, за которыми красовались горшки с тропическими растениями. Вот уж, наверное, кто лучше всех перенес недавнюю жару! Макаров и Фрумкин вошли внутрь и проследовали к одному из столиков. Они были не одни. Несколько человек столпились у стеклянных стен и наблюдали за потопом, разливавшимся на улице. Кто-то откачивал человека, еще не пришедшего в себя после температурного скачка.

Следователь Макаров, удивленный поведением людей, подошел к одному из них и спросил, идет ли на улице дождь. Тот сначала долго молчал в изумлении, потом ответил вопросом на вопрос:

– А что, сами не видите?

Следователь начал понимать, что он остался в подавляющем меньшинстве. Более того, в одиночестве. Масштабы чудовищной мистификации только сейчас начали во всем своем объеме вырисовываться перед ним. Впрочем, как знать, может, это он сошел с ума, а все остальные – в порядке. Не могут же все жители города чувствовать жару, потом укрываться от проливного дождя, а он – не замечать ни того ни другого. Белая ворона. Андрей впервые за все время изрядно приуныл. Конечно, он не единожды испытывал чувство огорчения, обиды, досады, а также и того, и другого, и третьего вместе. Но чтобы вот так… Оказаться отторгнутым от всех остальных. Чувствовать себя Робинзоном рядом с миллионом ничего не понимающих Пятниц…

Они уселись за столик. Конечно, к ним никто и не думал подходить, чтобы принять заказ, все были слишком заняты собой. Да и вообще, похоже, в кафе не было обслуживающего персонала, ни уборщиц, ни продавцов, ни официанток. Никого, даже сторожа, или директора, или, на худой конец, бухгалтера, стерегущего стулья, вилки и ложки, как свою собственность. Кафе было покинуто, не считая нескольких горемык, укрывшихся здесь.

Андрей посмотрел на Фрумкина – тщедушный маленький почтальон дрожал крупной дрожью, ежился и растирался.

– Вам надо сменить одежду.

– У меня нет ничего сухого.

– Раздевайтесь и выжмите рубашку и штаны, раз уж ваша взяла и ненормальным оказался я, а не вы.

– Но… но…

– Никаких «но», делайте, что я вам говорю. – Тон Андрея не допускал возражений, и Фрумкин покорно начать стягивать с себя мокрую, прилипающую к телу рубашку. Андрей тем временем взобрался на подоконник и принялся отстегивать казенные, плотного сукна занавески, державшиеся на натянутой проволоке при помощи замочков-«крокодилов». Его поведение никого из присутствующих не смутило, и препятствий ему, конечно, никто чинить не стал. И из-за угла не выскочил злобный персонал в стремлении пресечь вопиющий акт вандализма.

Сняв занавеску, Андрей накинул ее на плечи дрожащего Фрумкина, который тут же завернулся в нее, точно римский патриций в тогу.

– Теперь другое дело! Осталось только принять 50 грамм чего-нибудь горячительного. – Макаров зашел за буфет, налил из бутылки в рюмку прозрачной жидкости, глянул на ценник и положил на мисочку для денег полагающуюся сумму. Потом отнес рюмку Фрумкину, который ее тут же с благодарностью оприходовал. Когда почтальон перестал выстукивать зубами дробь, Андрей, поняв, что тот готов к разговору, спросил: – Лев Фрумкин, мне кажется, ваш рассказ может пролить свет на происходящее.