Андрей Дыфо - Дар Прозерпины

Молчание. Первые ряды стали оборачиваться назад, снова из конца в конец толпы и обратно пополз шепоток. Кто-то кого-то выпихивал вперед, тот, кого выпихивали, упирался. В общем, началось обычное в таких случаях брожение. Иван Иванович не стал долго ждать, попросту указал пальцем на выступавшего. Тот пулей вылетел из толпы на всеобщее обозрение, будто кто-то пнул его под зад, и бухнулся на колени перед Ивановым.

– Старший сержант Захватько, если не ошибаюсь? Где же ваше гражданское мужество? Сказали «А», говорите «Б»! Чем вы готовы пожертвовать ради того, чтобы все вернулось на круги своя?

Захватько поднялся, отряхнул грязь с колен, почесал в затылке.

– Неужели для вас это такая сложная проблема?

Захватько издал нечленораздельный звук.

– Хорошо, жизнь отдать за это готовы?

Захватько подобный вопрос не только озадачил, но и поверг в явное уныние… «Жизнь», – повторил медленно он.

– Я знаю, что у вас есть мать. Она сейчас с вами?

Милиционер отрицательно качнул головой.

– А где она, вы знаете?

Тем же жестом Захватько дал понять, что не знает.

– Хорошо, тогда я сам скажу. Она утонула. Когда начался дождь, она поспешила домой, неосмотрительно закрылась там, и ее затопило прямо в квартире.

Бедняга понурил голову, и скупая слеза скатилась по щеке. Однако, как и всякий мужественный человек, он не издал ни единого звука.

– Молодой человек, я готов выслушать ваши предложения.

Захватько тихонько всхлипнул и сказал:

– Готов снова стать рядовым.

– О! Это цена! Уже что-то! Принимается! Свободен.

Милиционер снова затесался в толпу, подальше от «передовой».

– Итак, кто сказал «идет»? – продолжил аукцион Иван Иванович.

На этот раз доброволец вышел сам, без побуждающего пинка.

– Кузьма Пивоваров?

– Он самый, а что?

Иванов достал из кармана блокнотик, полистал его.

– Что, горькую пьете?

– Бывает, – вздохнул Кузьма.

– Ваши предложения. На какие жертвы вы могли бы пойти, чтобы восстановить статус-кво?

– Я готов пожертвовать собой.

– Гм. У вас нет матери, она скончалась два года назад. Воспитывались без отца. Не было сестер и братьев. У вас нет родных. Тогда к чему такая жертва?

– Вот именно поэтому я и готов пожертвовать собой.

– О да, вы человек прогрессивного образа мыслей! Уж не дзен-буддист ли? – спросил Иванов.

– Чего-чего?

– Простите, это я так. Уточнял. Не сочтите за оскорбление. И вы прямо сейчас на глазах у всех готовы превратиться в ничто?

– В целом готов. Но есть одна просьба. Оставьте мне, пожалуйста, глотку.

– Глотку? – снова искренно удивился Пифон-Иванов.

– Да, куда бы я вечно мог пить. Ну и создайте источник С 2Н 5ОН, поступающий прямо туда. Вас, очевидно, не затруднит подобное. Да, забыл, и моему другу, пожалуйста, пару бочек вина или водки. Что он сам захочет.

Иванов казался ошеломленным такой просьбой. Лукавое выражение лица сменилось любопытством и даже озадаченностью.

– Я не совсем вас понимаю… Объяснитесь, пожалуйста. Вы, право, ставите меня в тупик.

– Смотрите сами. Я знаю, что вы все можете. Это раз. Зачем я живу? Конечно, чтобы выпить, я же алкоголик. Это два. Все другие действия, кроме покупки и пития водки… нет, пожалуй, только пития, на меня нагоняют тоску, грусть, бесконечную скуку и усталость…

– Э нет, так не пойдет, – прервал торг Иванов, уличив Кузьму в лукавстве, – жертва должна быть бескорыстной, искренней. А так… ну какая ж это жертва! У кого есть еще предложения? Ваше предложение принести в жертву тело, исключая глотку, дорогой Кузьма Пивоваров, отклоняется.

Кто-то робко бросил: «Могу отдать корову». На него удивленно посмотрели, будто, мол, ты, мил-человек, и не в городе живешь. Сказавший про корову растерянно оглядывался и в оправдание сказал, что он-то городской, но сестра у него живет за городом. У нее есть корова. Глупая, молока дает в два раза меньше, чем все соседские, но сестра с ней якшается, как с родней, любит вроде. А ему она – совершенно незачем. Вот он и готов корову отдать.

Народ после такого подробного объяснения с удовлетворением закивал. И тут как прорвало: кто готов был отдать соседский забор, так как тот залез на его землю, кто – соседскую машину, ведь она все равно стоит перед его окнами и мешает, кто готов был пожертвовать складом кирпичей на детской площадке – все равно «ничье».

– Э-э-э, – протянул Иван Иванович, поняв, какой оборот принимает дело, – так тоже дело не пойдет, надо свое, кровное, родное!

Народ снова призадумался. Потом какой-то дед крикнул, что готов отдать свою бабку, дескать, она его все равно лупит и пилит с утра до вечера, и ни капельки не любит. В подтверждение своих слов он тут же получил щедрую оплеуху от стоявшей рядом пожилой женщины. Все рассмеялись. Напряжение первых минут торгов начало спадать.

Потом пошли конструктивные предложения. Одна респектабельная женщина в качестве «выкупа» предложила свои украшения. Другой мужчина, тоже из богатых, готов был отдать свои новые часы. Иван Иванович не растерялся, поманил пальцем из толпы Виктора Подольского и всучил ему огромный мешок для пожертвований.

Собирали всем миром. Кто прищепки, кто заколки, кто-то отдал саквояж с бумагами, каким-то чудом уцелевший в потопе. Электрик со слезами на глазах кинул в общественный «выкупной» мешок свои инструменты. Один мужик рубашку последнюю снял, другой штаны. Народ не скупился на расчески, бусы, носовые платки, перочинные ножики, заколки для галстука, запонки, недавно купленные ботинки и прочие полезнейшие вещи, которые приходилось отрывать от сердца. В итоге мешок наполнился множеством поистине ценных и нужных вещей. Когда он был доставлен к ногам Ивана Ивановича, тот краем глаза заглянул в него и сказал: «Ну ладно, достаточно». Потом велел все собранное отправить в Африку.

Главный распорядитель принял официальный вид, хлопнул в ладоши, и из вод вздувшейся реки показались недавно утопленные почти в полном составе музыканты духового оркестра – куда ж без него. По сигналу Ивана Ивановича опять заиграла бравурная музыка. Только теперь она не вызывала ни смеха, ни веселья, ни душевного подъема у сгрудившегося на спасительном холме населения города. Впрочем, Пифону уже было все равно. Ему осталось совсем немного играть свою роль. Хлопнув еще раз в ладоши и что-то пробормотав на непонятном языке, он вызвал герцога Агвареса, командующего тридцатью одним легионом. Благообразный седобородый старик – Агварес – появился на этот раз верхом на крокодиле, объяснив это тем, что никакого другого достойного транспортного средства в сложившейся ситуации не нашлось. Посовещавшись с Пифоном немного в стороне, Агварес начал таинство возвращения на круги своя.