Мишель Альба - NUMERO

Последняя часть монолога сестры Анны была адресована, судя по грозной интонации ее голоса, уже напрямую Богу, который в случае ослушания, видимо, тоже рисковал подвергнуться опасности впасть в немилость ревностной монахини.

Прошаркав мимо меня и бросив очередной испепеляющий взгляд в мою сторону, сестра Анна покинула часовню.

Не воспользоваться паузой и попробовать уговорить Бениту помочь мне было бы глупо. Шансов почти ничего, но другой выход не приходил в голову. Мало того, что обо мне в очередной раз помчались кому-то рассказать, пообещав все возможные муки ада, так еще и не оставляли ни на минуту одну для приведения в исполнение плана бегства отсюда.

Кроме того, Бенита почему-то внушала мне симпатию.

Я дождалась, пока она преклонит колени перед статуей Иисуса и уйдет в молитву, чтобы, видимо, испросить у Бога прощения за контакт – пусть и „посмертный“ с моей стороны – с ведьмой, и потихоньку спустилась с пьедестала.

Неслышно приблизившись, я устроилась рядышком с ней, смиренно склонив голову. Может, здесь ее реакция на меня будет менее болезненной? Ведь настоящая ведьма вряд ли бы нашла о чем поговорить с Богом.

Она не сразу меня заприметила. Продолжая пухлыми губками перебирать одну за другой все известные ей молитвы, Бенита повернула ко мне хорошенькую головку, окинув меня совершенно пустым взглядом, медленно, но верно, наполняющимся осмысленным выражением по мере того, как она отдалялась от ментальной сферы и приближалась к реальной. Но, к сожалению, осмысленность, ускоряясь, двигалась в обратном направлении тому, на что я надеялась. К чему-то, близкому к смертельному ужасу, вылившемуся в вопль, который мне пришлось заглушить, зажав ей рот рукой.

Ее остекленевшие глаза подернулись дымкой, и она расслабленно повисла у меня на руках.

– Милая девушка, я прошу прощения, но нельзя же быть такой чувствительной? То икота, то обморок. Для здоровья это не совсем полезно. Рекомендую вам немножко отдохнуть от впечатлений.

Так, шепча ей на ухо миллион извинений, я дотащила бесчувственное тело Бениты до постамента.

План созрел молниеносно.

Скинув с себя одежку Марселины, не постеснялась то же самое проделать и с безвинно потерпевшей монахиней. Правда, поскольку у меня совершенно отсутствовали какие-либо знания о деталях монашеской одежды, то здесь пришлось повозиться. Особенно с вимплом, под которым сверкнула, к моему удивлению, изящная золотая сеточка, вплетенная в волосы Бениты: „А, как же умерщвление плоти?“.

Наконец, разобравшись со всеми частностями ее одеяния, я натянула на себя все, что получилось с нее снять, а монахиню, в свою очередь, приодела в блузку и юбку дочки Марселины. И в мирской одежде она выглядела очень даже мило. Ни дать, ни взять пастушка с пасторально-сентиментальной картинки.

Приподняв отяжелевшее тело, я кое-как затащила его наверх, не забыв сложить руки на груди. Покрывалом накрыла бесчувственную Бениту.

– Отдыхай, милая. Ты явно переутомилась.

Я успела как раз вовремя.

Скрипнула дверь часовни.

Вновь я застыла в молитвенной позе у алтаря, куда рванулась при звуке открываемой двери, чтобы замаскировать вынужденную трансформацию, и, по возможности, отдалить момент узнавания.

Но в эту минуту я, действительно, молилась. Молилась за свою жизнь, прося у Бога лишь одного – оставить мне ее. Пусть и в этой стране, и в этом времени. А я уж как-нибудь разберусь, что с ней делать дальше.

Некто присоединился ко мне, едва слышно шепча:

– Libera me, De morta aetema…

Я искоса взглянула на молящуюся, вдруг встретившись с изучающими меня глазами дамы уже не первой молодости, но до сих пор сохранившей, несмотря на обезличившую ее накидку-вимпл, притягательность утонченной, но увядающей красоты.

Внутри все оборвалось. Я опустила голову еще ниже, лихорадочно придумывая объяснение.

– Вы новенькая, сестра?

– Д-да.

– А где сестра Бенита?

– A-а… она вышла… ненадолго.

– Преподобная мать Френсис ничего мне о вас не говорила.

– М-м-м… я приехала ночью. Под утро.

– Как ваше имя?

В памяти всплыла Марселина.

– Лаура.

– А я сестра Мария.

Перекрестившись, я поднялась, тем самым как бы показывая, что наш разговор у алтаря не уместен. На самом же деле надо было прекращать этот спектакль и начать уже действовать. Моя собеседница встала вслед за мной. Мы чинно приблизились к постаменту.

Под покрывалом дернулась рука Бениты. Она вот-вот очнется.

– Сестра Анна попросила меня помочь сестре Бените в омовении усопшей. Вы тоже здесь для этого? – монахиня не спускала с меня глаз. Ее колючий взгляд из-под припухших век ни на секунду не отвлекся от меня.

– Нет-нет, я пришла сюда поблагодарить Господа за милость присоединиться к моим сестрам по ордену.

Сестра Мария удивленно вскинула брови и, поправив покрывало, как бы мимоходом бросила:

– Но королевский двор мне известен. Я не помню вас.

Я растерялась. При чем здесь королевский двор? Мне он как раз не известен. И что? Какая связь?

И в это время Бенита пришла в себя. Она сладко потянулась и, видимо, что-то вспомнив, громко ойкнула, после чего забарахталась под саваном. Успешно его сбросив.

Но я не стала ждать продолжения фуршета и, наскоро попрощавшись с сестрой Марией, поспешила к выходу.

Вскрики за моей спиной подстегнули меня, и я, не имея ни малейшего желания оглянуться, чтобы убедиться в причине суматохи, подхватила с обеих сторон незаконно доставшееся мне монашеское платье и прибавила скорость, не совсем приличную для сего святого места.

Вылетев из часовни, я заметалась между стеной и темными окнами соседнего помещения, пока не услышала сзади душераздирающий визг Бениты, возвестивший о кульминационной точке ее нервного состояния, что заставило меня быстро принять решение о маршруте моего пути.

Я помчалась вперед по каменной дорожке, проскользнула под аркой и очутилась в галерее, кольцом охватившую внутренний дворик монастыря. В центре возвышалась статуя многострадального Иисуса, у подножия которой я и укрылась, тесно к ней прижавшись, благо рассвет еще только намечался: „Прости меня, Господи, но Ты единственный, кто может меня сейчас спасти – в прямом и переносном смысле“.

Я вовремя нашла приют у скульптуры Спасителя, поскольку ровно через секунду мимо меня стрелой пролетела сестра Мария. Понятно, куда и зачем.

Дольше здесь оставаться было, по меньшей мере, неразумно, и, поэтому, обежав взглядом клуатр, я нацелилась на одну из дверей, ведущую по всем признакам во внутренние помещения монастыря.

Я должна была вернуть свои вещи.

Благостная тишина и снижающая бдительность сонливость витали в длинном бело-коричневом коридоре. Пестревший темно же коричневыми двери, вероятно, служившими входом, а, соответственно, и выходом из келий, он сворачивал куда-то вправо.