Мишель Альба - NUMERO

Слева от меня узкая лестница вела наверх, куда я и взбежала, не обнаружив внизу что-либо отличное от скучного однообразия дверей, и резонно решив, что приемная настоятельницы должна заявить о себе чем-то более впечатляющим. И не ошиблась.

Едва я ступила на второй этаж, моему взору открылась великолепная галерея полотен на библейские сюжеты из Ветхого Завета. Оригинальных полотен, не подделок.

Буквально открыв рот от восхищения, я переходила от одной картины к другой, забыв, зачем я здесь.

„Мадонна с младенцем“ Фернандо де Льянос. Нежная, почти прозрачная и, вместе с тем, глубокая палитра красок передавала одновременно и трогательность, и невыразимую печаль склонившейся над ребенком молодой женщины, будто предчувствующей, что ожидает ее сына в будущем.

А эта? Боже! Эль Греко! Это его необыкновенно перламутровый тон, который он добивался наложением краски на белый клеевой грунт, едва просвечивающий сквозь жженую умбру.

Я почти носом уткнулась в “ Апостолы Павел и Петр“, не в силах оторваться от изумительной техники мастера, когда чьи-то торопливые шаги отвлекли меня от восьмого чуда света.

С сожалением бросив последний взгляд на сокровищницу, я дернула ближайшую ко мне дверь и попала в полутемную комнату… с потрясающей картиной „Бичевание Христа“ У те Хайме. Это его рвущийся к воздуху, пространству, но вынужденно скованный рамками готической живописи стиль.

Но на восхищение у меня уже не было времени. Я застыла у двери, прислушиваясь к едва слышным отсюда шагам. Кажется, удаляющимся. У них же месса сейчас, кто же допустил ее пропустить? С другой стороны, до мессы ли сейчас, когда монастырь под угрозой.

Дождавшись, пока шаги стихнут, огляделась. И первое, на что упал взгляд – моя сумка. Так значит, я попала туда, куда надо.

Мои вещи, словно на распродаже, рядком выстроились на изящно инкрустированном столе.

Схватив все в охапку, я уже было устремилась к выходу, как мое внимание привлек очередной шедевр – „Святое семейство“ Луиса де Моралеса с его мерцающими красками и гладкой эмалевой манерой письма.

Я не могла пройти мимо него. Завороженная, застыла перед полотном, понимая, что стала свидетелем чуда или открытия, в очередной раз подтвердившего уже доказанный не раз факт моего необъяснимого перемещения во времени – свежесть и насыщенность цвета, отсутствие разрушений красочного слоя, столь характерного для произведений живописи Средневековья. Эта картина была написана совсем недавно, лет двадцать назад, то есть в шестидесятые годы шестнадцатого века.

– А вот и наша беглянка.

Я чуть не выронила свой скудный скарб, застигнутая врасплох кольнувшим спину голосом.

Боясь обернуться, непроизвольно сделала шаг навстречу полотну, инстинктивно пытаясь вписаться в его сюжет и лишить, как я правильно догадалась, преподобную мать Френсис, удовольствия распознать меня.

Но была поймана ее цепкими пальцами.

Аббатиса аккуратно развернула меня к себе, и я встретилась с ее глазами – проницательно-умными, пытливо в меня вглядывающимися:

– Не торопись, дочь моя. Тебе уже некуда спешить. Бог тебя уже привел.

Она усадила меня на стул, украшенный той же тонкой вязью, что и стол, и села напротив, накрыв мою руку своей. Я прижимала к себе мои жалкие вещички, не желая расстаться с ними ни на минуту.

– Ну? Я думаю, тебе есть, что мне рассказать. Не бойся. Ты в безопасности.

Ее теплота и искренность обезоружили. Да так, что меня неожиданно прорвало:

– Вы в опасности. Сестра Анна отправилась куда-то с доносом на вас и… на меня. Я не знаю, куда и к кому, к какому-то профессору. У вас что, для приговора сжечь на костре необходима ученая степень? Сестра Френсис, решайтесь, я повторяю, вы в опасности. Из-за меня, к сожалению. Мы должны бежать отсюда и…

Она настолько впечатлилась моим монологом, что вдруг громко, смешно всхлипывая, рассмеялась, смахивая выступившие слезы.

В промежутках между всхлипами она успевала проговорить:

– … это надо же… прости, Господи… бежать…

Я недоуменно ждала объяснения довольно странной реакции аббатисы. Что ее так рассмешило?

– Послушайте. Если вам все равно, что будет с вами, то мне моя жизнь еще очень даже нужна. Отпустите меня. Зачем я вам?

Она так же неожиданно успокоилась и, придвинувшись ближе, участливо спросила:

– Откуда ты, милое дитя? И как оказалась в нижних коридорах монастыря?

– Ах, да. Вам привет от Пекаря. Правда, я совершенно не в курсе, кто он такой, но благодаря именно ему я имела счастье исследовать ваши катакомбы. Кстати, как вы меня нашли?

Сестра Френсис, не отвечая, поднялась, обошла стол и, выдвинув один из ящичков, что-то вытянула оттуда. Боже, мой плеер. В каких уже переделках он не побывал.

Она опасливо держала его двумя пальчиками:

– Что это? И откуда у тебя эта бесовщина?

– Да какая же бесовщина? Обыкновенный плеер. Как вам объяснить? Вы музыку любите?

– Не гневи, Господа, дочь моя, – сестра Френсис посуровела, – не забывай, где ты.

– Да, простите. Ну, тогда так. Вам же нравятся Псалмы? Kyrie, Gloria, Cred… ну, и так дальше.

Аббатиса изумленно не сводила с меня глаз.

– Ну, понятно. Конечно, нравятся. Иначе бы вы не слушали их с утра до вечера. Ну, так вот, все это можно записать вот в эту штучку и слушать везде, где бы вы ни находились. С ума сойти, правда? Дайте, я покажу вам.

Тут я ошиблась. Состояние сестры Френсис начинало внушать опасения. Она вдруг покачнулась и, выпустив „бесовщину“, гулко ударившуюся о поверхность стола, медленно осела вниз, слава Богу, не промахнувшись мимо стула.

Я тоже хороша. Вместо того, чтобы следовать плану побега, инструктирую аббатису средневекового монастыря о технике прослушивания Псалмов с помощью плеера.

Воспользовавшись паузой, я несмело подобралась к столу и потихоньку потянула к себе нарушителя спокойствия.

– Ну, так я пойду? Приятно было познакомиться. Прошу прощения за причиненные хлопоты…

Заговаривая таким образом растерявшуюся настоятельницу, я, пятясь, мелкими шажками подступала к выходу. Но ретироваться не удалось. Меня остановил ее не терпящий возражений голос:

– Ты останешься в монастыре. Пока послушницей, а там… видно будет.

– Что? Какой послушницей? – мне однозначно не понравилась перспектива, – о чем вы?

– Не противься, дочь моя, это Господь привел тебя сюда, – и, помолчав, вбила последний гвоздь, – и здесь ты найдешь путь к вере.

Я попыталась ей возразить, что в данной ситуации никакой другой путь, кроме как отсюда, мне был не интересен, но на меня вдруг навалилась такая усталость и безразличие, что, ткнувшись в дверной косяк, я молча выслушала ее приговор.