Артур Янов - Первичный крик

нотизера, точно также как ребенок отдает свое «я» родителям и становится той личностью, какую ждут родители. Гипноз — это манипуляция нереальным фасадом. Например, лишенный чувств человек может играть в жизни роль профессора, но на сцене его можно превратить в Либерейса. Гипноз возможен, в первую очередь, потому, что личность расщеплена. Если личность ничего не чувствует, то ее можно превратить практически во что и кого угодно. Напротив, если личность ощущает свою цельность и чувствует свое «я», то я не верю, что ее можно превратить в кого бы то ни было еще. Такому человеку невозможно промыть мозги или загипнотизировать.

Не случайно, что человека, находящегося в глубоком гипнозе, можно колоть булавками, и он не будет чувствовать боли. Тест с уколом часто применяют для того, чтобы убедиться, что пациент пребывает в гипнозе. Мне представляется, что этот факт подтверждает положение первичной теории о том, что реальное чувство собственного «я» притупляется как при неврозе, так и при гипнозе. Таким образом, невроз — это своеобразная форма длительного и универсального гипноза. Если бы это было не так, то как следовало бы нам расценивать тот факт, что невротик не чувствует терзающей его боли? Бывает так, что в некоторых случаях гипноз вводит человека в квази- психотическое состояние. Если человек во время гипнотического сеанса становится Либерейсом, то он даже не знает, что он Либерейс, а другого сознания у загипнотизированного в этот момент нет; как сильно отличается это состояние от состояния больного, который, находясь в психиатрической больнице, считает себя Наполеоном? При неврозе, психозе и гипнозе мы имеем дело с расщеплением сознания, с отщеплением чувства и вторжением в личность нереальной идентичности. Невротические родители подсознательно навязывают своим детям идентичности и роли, а гипнотизер делает то же самое преднамеренно. Он может это делать, так как некоторые индивиды хотят, просто страстно желают отдать свою личность другому ради того, чтобы стать хорошим мальчиком или верноподданным. Потребность быть лояльным подданным — это то, что помогало воспитывать нацистов, готовых убивать других во имя отечества.

Первичная терапия противоположна гипнозу, потому что она погружает человека в его собственные чувства и отдаляет его от той иллюзорной личности, какую хотят видеть в нем другие. Полная наша вовлеченность в настоящее и истинное делает маловероятным, что некто сможет убаюкать часть нашей личности, а остальное отправить в путешествие за идентичностью. Реальную личность невозможно превратить в нациста. Она не может стать ни Либерейсом, ни Наполеоном. Реальный человек может быть только самим собой.

Многие невротики, прошедшие курс первичной терапии говорили, что раньше их жизнь протекала словно в гипнотическом трансе. Поскольку над ними довлело прошлое, они едва ли сознавали, что происходит в их жизни в данный момент, в настоящем. Одна пациентка рассказывала, что она ощущала, будто все время находится в каком‑то изумлении. Она могла становиться любой по желаниям других людей только ради того, чтобы уживаться с ними. Разве это не то же, что делает загипнотизированный индивид? «Я буду таким, каким ты хочешь, чтобы я был, (папочка)».

Лора

Разницу между первичной терапией и другими психотерапевтическими подходами может подтвердить Лора, которая ранее лечилась у психотерапевтов — представителей различных школ. Случай этой пациентки кратко описан в этой книге в другом месте. Сама она написала блестящий отчет о своих ощущениях от первичной терапии. Лоре удалось показать, как в результате лечения изменилась психофизиологическая деятельность ее организма.

Я начала посещать сеансы первичной терапии за четыре недели до моего тридцатого дня рождения, и прохожу курс лечения уже в течение полных десяти недель. Сейчас у меня нет никаких сомнений в пользе первичной терапии.

Я сама являю собой типичный пример неудачи основанных на интроспекции и инсайтах методов психотерапии, так как

после семи лет применения основных методик и сменив трех психотерапевтов, я так и не обрела способности чувствовать. В таком состоянии и начала проходить курс первичной терапии. Другими словами, семь лет лечения не сломали даже первый барьер на пути к «выздоровлению» (то есть на пути к тому, чтобы стать реальной и чувствующей личностью). Я не стану тратить сейчас время на описание моего гнева по поводу пустой траты времени (врача и моего) и денег (исключительно моих) в течение всех этих семи лет. В последний год, проходя курс лечения у психотерапевта–экзистенциалиста, я пришла к заключению, что единственное, чего я добилась за эти семь лет — это то, что я нахожусь на пороге чего‑то очень большого, но не могу это почувствовать. Мне казалось, что я схожу с ума, и я думала, что готова узнать о себе нечто ужасное. Теперь я понимаю, что то, что я была готова почувствовать и было само чувство!

Я не знаю, с чего начать описание разницы между моим настоящим лечением и всеми прочими курсами психотерапии, какие я проходила в прошлом. Первичная терапия работает. Первичная терапия не создает подпорок, не позволяет мне «лучше себя чувствовать» и не облегчает мою повседневную деятельность. На самом деле нормально поступать и действовать очень легко, но нормальная повседневная активность не есть показатель хорошего состояния и самочувствия. Я понимаю, что очень многие не согласятся с такой моей оценкой. Если говорить от моего имени и от имени тех, кого я хорошо знаю, то могу честно утверждать, что правильное и приемлемое поведение — это не показатель здоровья. В моем случае, нормальное поведение указывает на то, что: (1) в раннем детстве я научилась притворяться и действовать так, чтобы заслужить любовь; (2) я верила в это (то есть, если я буду правильно себя вести, то меня будут любить); (3) эта любовь была нужна мне так сильно, что я продолжала притворяться и играть, несмотря на то, что игра истощала меня, и мне совершенно не хотелось лицедействовать; и (4) я очень хорошо научилась обманывать саму себя (например, «если я буду так хорошо поступать, то не буду болеть»). Три года назад я приняла девяносто снотворных таблеток, чтобы покончить с собой. Прежде чем принять таблетки, я сделала в доме уборку, поменяла постель, приняла душ и вымыла голо

ву. Даже в тот момент, когда моя болезнь достигла своего пика, когда разум и чувства были полностью отделены друг от друга, я прекрасно справилась со своими обязанностями, показав себя примерной домашней хозяйкой.

В современной психотерапии, направленной на улучшение внешнего самочувствия и на исправление поведения, есть еще одна вещь, которая очень тревожит и раздражает меня и многих других. Если мои родители не любят меня, и это действительно так; если я действительно одинока, и это действительно так; если наш мир поражен голодом и смятением, и он очевидно таков — то почему, спрашивается, я должна чувствовать себя лучше? Возьмем рациональную психотерапию. Я пришла к доктору К. (рациональному психотерапевту) на частный прием. В то время я считала его очень умным — вероятно, из‑за того, что он был со мной очень строг. Вспоминаю часть нашей беседы. Я сказала: «Я не могу этого вынести. Мне очень хочется, чтобы ко мне пришел друг, но мне очень не хочется просить его об этом». Доктор К. ответил: «Разве это не смешное и иррациональное чувство? Если вы хотите его видеть, то почему бы вам самой не позвонить ему?» При поверхностном взгляде на вещи, кажется, что в таком утверждении нет ничего нелогичного. Но мнение доктора К., что изменение мыслей пациента приведет к изменению его чувство, определенно нереально.