Артур Янов - Первичный крик

Какой стыд, что ни один из моих прежних психотерапевтов не знал об этой простой потребности. Вместо этого они в своих кабинетах позволяли мне продолжать лицедействовать, актерствовать и прикрывать словами мои реальные потребности. Они отвечали на мои желания и прихоти. Они позволили мне бесконечно блуждать во тьме, а они, на самом деле, были нужны мне для того, чтобы я стала спокойной, реальной и искренней. Они помогали мне закрывать мои чувства, прятать мои чувства в актерстве, которое я перед ними разыгрывала — перед моими мамочками и папочками.

Я продолжаю эту терапию, в противоположность всем прочим видам лечения, потому что меня, как пациентку первичного психотерапевта, сильно впечатлила одна вещь. Меня удив

ляет, что после стольких лет смятения, все вокруг стало простым и ясным всего лишь по прошествии нескольких недель первичной терапии. Сейчас многие психотерапевты начинают понимать, что их пациентам не становится лучше от лечения, и в медицине возник поток новых идей и подходов. На сеансах новой экзистенциальной терапии, в марафонских и контактных группах пациентов поощряют к более свободному самовыражению, и это дает им временное облегчение. Больные плачут и кричат налюдях — возможно, впервые в жизни. Люди действуют под влиянием страха, гнева, обиды, боли, радости и т. д. Здесь я могу опереться на свой личный опыт, так как сама участвовала в сеансах марафонской группы выходного дня. В этих сеансах участвовали два психотерапевта и шестнадцать пациентов. В то время я занималась со своим третьим психотерапевтом, и именно тогда я поняла, что приблизилась к какому‑то очень важному рубежу, за которым меня ждало что‑то очень большое и значительное. Во время марафона я почувствовала большое облегчение и думаю, это было очень ценное переживание. Но и тогда не нашлось никого, кто обратил бы наши чувства к потребностям, из которых проистекали все наши страхи, гнев, боль и радость, каковые мы испытывали.

В этих новых подходах таится еще одна большая опасность, и заключается она в подчеркивании нежных отношений между членами группы, их взаимодействия, взаимозависимости и взаимопомощи. Все эти утешения и дружеская поддержка помогают лишь еще глубже спрятать истинную потребность, и до тех пор пока человек замещает утешением, полученным от другого, свою истинную нужду и потребность, он никогда ее реально не прочувствует. Марафоны же часто поощряют к лицедейству (в браке, в дружбе, на работе, в отношениях с родителями и т. д.), но не к переживанию истинного чувства. Когда я впервые ощутила истинное первичное чувство во время первичной терапии, я поняла, что оно истинно, что я одинока, что ни от кого другого я не смогу получить удовлетворение моей основной элементарной потребности. С тех пор как я почувствовала свою истинную потребность, меня перестали притягивать суррогатные заменители.

Первичное переживание — это глубокое чувство, оно выражает самую глубокую из наших потребностей. Мне никогда не приходилось переживать ничего подобного, разве только во время оргазма. После оргазма многие женщины плачут. Я тоже часто плакала. Теперь я понимаю, что так происходило из‑за того, что в моменты оргазма я ближе всего подходила к ощущению своей реальной потребности. После первичного переживания (хотя я и не ощущала сокращений влагалища) у меня во влагалища начиналась обильная секреция. На самом деле все мое тело буквально сочилось влагой во время переживания первичного чувства. Было такое ощущение, что из меня вытекает вся моя боль. Из глаз текли слезы, из носа — сопли, рот приоткрылся и из него текла слюна, я потела, а влагалище сильно увлажнилось. В некоторых первичных состояниях я чувствую себя свободнее, чем в других. Кажется, мой организм сам знает сколько свободы он может принять, и выпускает напряжение малыми порциями. Если я не готова принять чувство освобождения, то начинаю бороться против этого чувства, и напряжения выходит немного; я могу заплакать, и обычно я выплакиваю то, что представляется мне чувством. Но наибольшее облегчение наступает, когда снимается всякий контроль, и в эти моменты в моей голове отсутствуют всякие мысли. Я до сих пор удивляюсь, как это случается, так как сама не делаю ничего, чтобы это началось. Я перестаю бороться; это самое большое облегчение из всех, какие мне приходилось когда‑либо испытывать; из меня вырываются бессвязные слова и рыдающие звуки—я перестаю их контролировать. Мысли исчезают, остаются только чувства. Меня удивляет все, что из этого выходит, так как я не знаю, в каком направления пойдет первичное состояние, и в чем оно выразится. Но с другой стороны в нем нет ничего удивительного, так как я чувствую, что это правда, что я ощущаю свою истинную потребность, чувствую, что это реальный ответ на все смятение, на весь хаос, который я нагромоздила на свои реальные потребности.

Печально, что я провела большую часть жизни в борьбе с чувством — ведь борьба — это мука, а чувство — это облегчение. Кроме того, чувство — это еще и боль. Какое облегчение,

уйти от борьбы — двадцать пять лет я провела в беспрерывном противоборстве. Очень больно чувствовать и знать, что моя главная потребность никогда не будет удовлетворена — я смогу ее лишь прочувствовать. Борьба хранила меня от чувства боли, — боли оттого, что я одинока и никогда не смогу заставить маму и папу стать реальными и полюбить меня. Я могу лишь чувствовать свою потребность.

Как я уже говорила, мои первичные состояния имели различную интенсивность. Самые свободные из них были, одновременно, и наиболее простыми и непосредственными. Первое первичное состояние возникло у меня во время индивидуального сеанса в течение первых трех недель интенсивного курса. Все началось с того, что я вдруг замерзла. Вообще мне всегда холодно. У меня всегда ледяные руки и ноги, мне всегда холодно, даже если всем вокруг тепло. Я страшно мерзла, лежа на кушетке. От озноба у меня стучали зубы, я вся сжалась в комок. Арт велел мне как следует прочувствовать этот внутренний холод, и прежде чем я сумела что‑либо понять (я не поняла даже, как все произошло), я свернулась на кушетке как маленький ребенок, и зарыдала. «Хочу к мамочке», — хныкала я. Не знаю, как долго это продолжалось. Я не могла контролировать свое состояние. В своей жизни я много плакала, но никогда слезы не приносили мне облегчения. Тональность же этих рыданий была нова для меня, и я почувствовала, что они и есть та самая реальность, какой я не чувствовала никогда раньше. Боль, которую я испытала, была сладостной. Будучи взрослой, я всегда немного подворачивала внутрь правую стопу, словно маленькая девочка, стремящаяся защититься. Как только я почувствовала себя ребенком, стопа моя перестала подворачиваться и резко встала прямо. Арт сразу это заметил, а я потом специально смотрела на свои ноги и видела, что стопа перестала подворачиваться. Обе они вертикально смотрели вверх, когда я лежала на спине. После пережитого первичного состояния я некоторое время неподвижно лежала на кушетке. Переживание истощило меня, и я довольно долго не могла ничего говорить и двигаться. Впервые за много лет я почувствовала, что у меня теплые ладони. С тех пор у меня почти все время теплые руки.