Анатолий Агарков - Как я стал Богом

Я тут же сел — земля качалась. Вот чёрт! Сюда шёл ни о чём не думал, в овраг спустился.... Откуда приступ?

— Допру, — Надюха объявила, взвалила на себя, лишь поменяв плечо.

У костра всё было готово к трапезе.

— Будешь, буржуй? — пригласили и меня.

— Спасибо, отлежусь.

— Опять его тряхнуло, — поведала Кащеевна.

— Тряхнуло или трахнула? — Упырь хихикнул.

— Есть не будешь, сил не будет, — заметил Уч-Кудук. — Не поправишься.

— Он же инопланетянин, — вступился трактирщик. — Святым духом сыт.

И был дважды прав. Я лежал, закрыв глаза, успокаивая карусель. Вместе с ней отпускала тошнота. Идти никуда не хотелось — поспать бы мне сейчас и проснуться с бодрым чувством, внезапно кинувшим в овраге. Между тем, бичи, закончив завтрак, засобирались в путь.

— Сможешь идти, буржуй?

— Да, — я поднялся.

— День жаркий будет, скинь пиджачишко, — посоветовала мокрая Кащеевна. — Пока дойдём, рубашка и штаны подсохнут.

— Возьми меня за руку, — попросил, закрыв глаза. — Поводырём послужишь.

Надюха взяла под руку и бодренько, и скоро проволокла меня от щебзавода до коттеджного посёлка. На краю Сиреневой улицы остановились посовещаться.

— Какой, говоришь, дом, — руководство операцией принял Уч-Кудук, — двенадцатый? Ну, вот что, цыганским табором туда мы не пойдём — поодиночке, с интервалом. И глазеть во все моргала — всё подмечать, запоминать. Потом расскажет каждый, что увидел.

Завидуй, Билли — штурм мозговой атаки.

— Тебе, Звезданутый, вообще не стоит там светиться — обойди улицей другой.

— Да пусть сидит, — Кащеевна вступилась. — А мы только туда и сразу же обратно.

— Годится, — согласился Уч-Кудук и дал команду. — Первый пошёл.

И пошёл первым. В ремках бомжа, походкой франта. Артист!

Вернулся с деловым настроем:

— Кучковаться не будем — все по рабочим местам. Обсудим вечером.

И в город подался. Следом остальные мужики, прошвырнувшись по Сиреневой.

— Посиди, — Надюха мне, — я шилом.

Утопала в разведку. Когда вернулась:

— Ништяк ты дом себе отгрохал.

— Приобрёл, — поправил я.

— А где ж молодка?

— Не знаю. Деньжат добудем — разыщу.

— С таким-то хренделем кому ты нужен будешь?

Я промолчал.

— Куда идём? — спросил, когда покинули район элитный.

— К церкви. Посидишь там у ворот, глядишь, чё накидают.

Мне не хотелось попрошайничать.

— Может, я на базу, самоходом?

Голос Кащеевны построжал:

— Э, брось свои буржуйские замашки — все должны пищу добывать.

— Да я разве отказываюсь — нищенствовать противно.

— А на что ещё годишься? Молчи уж, Ванька-встанька — отпущу и упадёшь.

Притащила меня к церкви.

— Садись.

Сдёрнула пандану на низ лица.

— Кепочки не хватает — во что ты будешь мелочь собирать?

Отыскала картонную коробку, поставила у моих скрещенных по-турецки ног, бросила два медяка.

— Для почину. Ну, я пошла.

Отошла, вернулась.

— Тебе алмаз в дыру бы вставить — ну, вылитый Будда, индейский бог.

И тут меня пронзила мысль.

— Подожди, Надежда, зачем нам гроши собирать — сработаем по крупному. Найди какую-нибудь брошку, пуговицу, стекляшку, чтоб по размеру подошла. Я буду брамина изображать, целителя из Индостана.

Кащеевна влёт мысль поймала, хихикнула:

— Врать ты горазд — а мне б накостыляли.

Вернулась через час с голубым стеклянным глазом от Масяни — полутораметровой куклы, рекламирующей бытовую химию у входа в магазин — и тюбиком клея "момент".

— Это зачем?

— Пальцем собираешься держать?

Помазав клеем око лупоглазой зазывалы, Кащеевна вставила его во вмятину моего лба. Отошла на шаг, склонила голову.

— Тебе идёт.

— Надолго присобачила?

— Отвалится, лишь кожа отомрёт.

Взяла меня за руку.

— Здесь барминам не место.

Мы прошли вглубь церковного двора, оккупировали пустующую беседку. Кащеевна подвязала мне пандану и распустила закатанные рукава.

Осмотрев критически:

— Какой же ты бармин? Вылитый Будулай, цыган из фильма. Пошла я зазывать.

И утопала, скрипя песком посыпанной дорожки.

Не похож — много ты понимаешь в целителях индийских, браминах. Попытался настроиться, чтоб соответствовать. Но в беседке, увитой плющом, было прохладно. Снаружи плавился день, журчал фонтанчик, и в кустах ссорилась малиновок чета.

Слипались веки, я подумал, не прилечь ли на скамью. Мне нужно отдохнуть. Пару часиков живительного сна — головокружение отступит, улетучится и тошнота....

Тут снаружи шаркающие шаги, голос Кащеевны:

— Проходите, бабушка, — бармин вас ждёт.

Старушка маленькая, опрятненькая, со скромною улыбкой и добрыми глазами — Божий одуванчик. Грех врать такой.

— Садитесь, — указал напротив место. — Как вас зовут?

— Антонина Васильевна, — голосочек у старушки детский.

— Положите на стол руки, Антонина Васильевна, ладонями вверх. Глаза закройте.

Обратил пандану в паранджу, потёр ладони — ну-с, приступим. Накрыл её ладони своими, закрыл глаза.

Надо что-то врать. Всевышний, вразуми!

Будто в ответ на обращение моё где-то чуть выше переносицы в черноте закрытых глаз зажёгся светлячок. Какие-то замельтешили линии, круги изгибались в эллипсы. Потом всё упорядочилось в узнаваемую картину. Это....

— Кровеносная система у вас в порядке, и кровь хорошая, и сердце, как часы, работает без перебоев. Долго жить будете, Антонина Васильевна.

Картинка поменялась.

— Лёгкие чисты. Кишечник и желудок — всё у вас в норме. Не износились, ваши органы. Зачем ко мне пришли?

— Сыночек у меня в тюрьме сидит. Пришла спросить, дождусь ли. Вернётся он ко мне после отсидки или опять с дружками завихрит?

Вот чёртова макумба — чего там наплела? Ведь русским языком сказал — целитель я, брамин из Индии.

— Я вас, Антонина Васильевна, внутренней энергией сейчас снабжу, чтоб сына дождались. И письма ему шлите бодрые — объясните: жить можно и судимому, главное знать для чего.

— Руки у него золотые, — лопотала старушка. — За что не возьмётся, всё сделает. Ой! Чтой-то ваши руки горячие такие ....

Получилось! Я ведь лишь подумал о внутренней энергии — не плохо бы.... Стало быть, действительно могу целить людей. Ай да "подставка для чернильницы"!

Вернул на лоб пандану.

— Глаза откройте.

Старушка засуетилась, достала в узелок завязанный платочек.

— Чего я вам должна?

— Ничего. Копите деньги на посылку сыну.

— Я заново как будто родилась, такая бодрость, — развязала узелок, из комка купюр, серебра и меди извлекла смятую десятку, с мольбой взглянула. — Хватит?

— Хватит, — я пожал ей пальцы. — Спасибо.

Антонина Васильевна ушла. Кащеевна пришла, кивнула на мятую десятку.

— И всего-то?

— А ты ищи клиентов побогаче.