Радзивилл Ежи - Гении неба

Эва улыбнулась и кивнула. Я расхохотался:

— Ну так и флаг тебе в руки, Дэв! Бархатный такой флаг с Ленином, серпом, молотом и золотыми кистями! А ты, Эва, сводничаешь, как вылитая терранка. Может, он ей еще и не понравится?

— Еще как понравится, — улыбнулась Эва, — А главное, Эн Ди, будь уверен, что он будет прикрыт со спины не хуже твоего.

— Своих проведаешь? — спросил я его. Дэв отрицательно покачал головой.

— Тогда приглядывай за окрестностями. А я, пожалуй, прогуляюсь по "столице нашей родины — Москве". Только индигал проверю. Да, девочки, не забудьте адаптироваться по местной моде. Дэв, проследи, чтобы у них было положенное число глаз, грудей и пальцев. И все такое. Голограмму...

Передо мной повисло мое объемное изображение. Я повернул его спиной, посмотрел с боков и кивнул:

— Пойдет. Валькирия, посади меня на луч, — и тут же оказался парящим над облаками.Тверди и видно-то не было в серой мокрой вате дождевых туч. Я покрутил головой:

— Где тут Москва?

На изображение видеоскремблер наложил компьютерную сетку рельефа местности. Я бесшумно скользил над раскисшими дорогами, над мокрыми полями, над звуками земли, бесшумно и бесплотно, со скоростью хорошего гоночного автомобиля. Ближе к городу в низкой облачности стали попадаться прорехи, так что пришлось включить невидимость. Настоящие звуки мешались с попискиванием радаров, переговорами каких-то военных радиостанций, журчанием телепередатчиков и другими самыми разнообразными псевдозвуками, выдаваемыми акустическим скремблером.

Невдалеке с военного аэродрома взлетел транспортник. Система опознала военный "Ил-86", я вежливо уступил дорогу и зарылся во влажный прохладный туман облачности, пока его иерихонская музыка турбин не затихла за спиной. Остро пахло землей и сыростью, и еще — грибами, и на все это накладывался запах, знакомый каждому мальчишке, но забытый взрослыми — запах полета.

Но вот миновали поля и рощицы — подо мной начались еще не сплошные постройки. Частные домики и многоэтажки менялись в забавном беспорядке, и я смотрел вниз, чувствуя, как терранская память узнает все это, несмотря на необычный вид сверху. Скоро — первые остановки автобусов, потом — усатые троллейбусы и в конце концов — конечная станция метро. Это значит, что я уже в Москве. Подо мной проносился город, его промышленная зона, которой он отгородился от полей и сел, от лесов и пригородов.

Кто-то сказал, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Теперь я летел над своим родным городом, чувствуя это, хотя узнавал причудливые узоры дорог. Вот компьютерный город — спутник, его заводы и лаборатории, институты и общежития... Он промелькнул подо мной, и я стал замедлять летящее движение луча, несшего меня в своем фокусе. Когда подо мной нарисовалась по белой вате облачности контуром автостоянка рядом со станцией метро "Речной Вокзал", я завис над ней и помаленьку провалился вниз. Я уже видел неспешно бредущие силуэты людей. Поскольку я был невидим, то спокойно просочился вниз на станцию метро. На перроне, за опорой, я обрел зримое присутствие. Не спеша вышел из-за платформы, неторопливо смешался с немногими людьми, спешащими занять места в подошедшем поезде. Предстояла пересадка и я совсем как новичок поискал глазами схему Московского Метрополитена. Усмехнулся себе, сел на одно из пока по большей части пустых сиденьев и расслабился. Почувствовав движение в нагрудном кармане, увидел пухлый "лопатник", сунутый предусмотрительной Валькирией. Достал его, увидел тисненую желтым по коже монограмму: звезда и тхерранский иероглиф "Эн" — "Идущий". В бумажнике лежал мой новенький паспорт и крупная сумма денег, тысяч тридцать. Там еще был ключ от моего дома. Ко мне подошел милиционер, которого заинтересовал просматривающий бумажник подросток, попросил документы, убедился, что я это я и отстал. Жестяной голос сообщил:

— Следующая станция — "Маяковская".

В вагоне уже стало людно. И тут я уловил на себе полузабытый пристальный взгляд. Кто-то целеустремленно изучал мою внешность. Я почувствовал раздражение, встал и протолкался к двери, делая вид, что буду сходить именно на Маяковской. Человек придвинулся. Это была женщина, я уловил ее грубые духи, дурнопахнущую косметику. То есть терранину она могла показаться даже тонкой, что-то этакое мускусно-арабское. В вагоне подземки пахло людьми: одеколонами и подгоревшим мясом, колбасой и жевачками, косметикой и автолом — наверное, от какого-то автолюбителя или слесаря. Женщина за спиной глубоко вздыхала, отчего я сделал вывод, что сердце у нее никудышное. Дрянное сердце. На станции я вышел и тут же вернулся в вагон. Женщина не отстала. Я немного встревожился, сложил пальцы как надо, подавая сигнал "я-свой!", но это не произвело никакого эффекта. Вот тогда я наконец встревожился по настоящему. На станции Горьковской я вышел, прошел немного вперед, резко развернулся и наконец посмотрел на нее... Я не знал эту даму. Она сделала еще шаг и наткнулась на мой колючий взгляд:

— Вы преследуете меня? Что Вам нужно?

— Мне?

— Из вас неважный сыщик. Вы непрофессионал? — вполголоса сказал я, глядя на лицо средних лет, могущее кому-то постарше моего показаться даже привлекательным. Она сделала еще шаг и опустила глаза. Она не ушла. Она ничего не говорила. Она не вела себя так, как вела бы себя нормальная обычная женщина. Мы стояли на перроне, как будто знакомые, ожидающие поезда. Я еще раз осмотрел ее лицо, неброское платье, зонтик в руке — ничего необычного. Дама снова глубоко вздохнула, наконец заговорила:

— Простите, ради бога, дело в том, что я парфюмер, с фабрики "Красная Москва". У вас такой запах. Что это за одеколон?

— "Балаф", — машинально ответил я, — Франция, середина девяностых.

И прикусил язык. Но женщина ничего не заметила. Она первуче проговорила:

— "Бала-аф"! Это, кажется, означает "шрам"?

— Не знаю, — нечестно ответил я.

— Простите еще раз, — сказала она, покраснела и уехала в первом же поезде, оставив меня в задумчивости. Тогда я сел в вагон Серпуховской линии, доехал куда надо, посмеиваясь своему казусу, позвонил кому надо снизу здания:

— Мне б Найденову, это ее внук говорит.

Сквозь потрескивание наушника телефона — автомата прорезался профессионально бодрый голос сотрудника Конторы Глубокого Бурения:

— А, Андрей! Ей что-то нездоровится. Она дома. Ты заедешь к ней? Тогда передавай привет, чтобы она выздоравливала поскорее и вообще без нее тут все дела стоят! Ты звони, звони, если что!

— Ладно, — сказал я и положил трубку. Добираться традиционным транспортом еще и до бабушки совсем не хотелось. Поэтому я просто вызвал компьютерную карту Москвы, показал координаты и шагнул сразу на лестничную площадку перед ее квартирой. Позвонил своим звонком, услышал мягкие шаги и родной голос: