Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 189

Томас Гексли придумал слово «агностицизм» в ходе споров со сторонниками «линии Моисея». Супруги Медоузы и их коллеги по моделированию будущего Земли неизбежно должны были понять, что любое познание является созданием моделей, и ничто, кроме моделей, для нас недоступно. Стивен Хокинг с Ленардом Млодиновым, обсуждая процесс познания, были вынуждены признать, что доказать правильность модели невозможно. Можно предполагать, что за моделями что-то есть (отсюда слово «реализм»), но ничего, кроме моделей, которые могут быть различными, мы познавать не можем.

И вот тут, уважаемые читатели, я хочу поделиться с вами поражающим меня фактом. Я работаю в хорошем университете с давними академическими традициями. Нашим студентам читают курс философии, говоря, что он необходим для формирования их мировоззрения. Аспирантов заставляют сдавать философский кандидминимум, рассказывая, что это дает им опору в занятиях наукой. Ни в курсе философии для студентов, ни в курсе для аспирантов Юм и его идеи не упоминаются вообще!

Вы можете не согласиться со мной в том, что идеи Юма — самое важное во всей истории философии, но не можете же вы отрицать, что они были высказаны и не были опровергнуты? Как можно выбрасывать из курсов философии тот анализ отношений между восприятием и знанием, который восходит к Юму? Не понимаю…

Как объяснить такое замалчивание? Можно предположить, что нынешние философы или сами сформировались во времена доминирования диамата-истмата, или учились у тех, кого искалечило это догматическое учение. Во времена господства коммунистической идеологии главным философским авторитетом считался Владимир Ульянов-Ленин, политический авантюрист начала XX века. Ленин утверждал, что существует некий «основной вопрос философии», имеющий онтологический и гносеологический аспекты. Онтологический аспект связан с определением того, чт о первично: материя или идея. Как мы понимаем, сама эта дихотомия является ложной. Прежде всего следовало бы задуматься, можем ли мы уверенно утверждать существование чего-то «первичного», помимо самого факта нашего бытия. В гносеологическом аспекте «основного вопроса» смысла больше: он заключается в том, познаваем ли мир. То, что Юм дал на него ответ, в диамате было принято замалчивать. Доказать ту или иную модель мира невозможно — а значит, невозможно и познать его. Но среди моделей можно выбирать те, которые позволяют нам решать стоящие перед нами задачи, — следовательно, считать мир непознаваемым тоже неверно …

Не знаю, справедлива ли моя версия о диаматовских корнях замалчивания Юма в курсах философии. Может, апологеты философской основы научной картины мира не понимают значения выводов Юма, а может быть, просто не хотят распространяться о том, что для них невыгодно. Важно вот что.

«Храм науки» не имеет фундамента. Внутри него можно говорить о доказательстве (основывающемся на принятии определённых аксиом). Доказать принятие этих аксиом невозможно. Философия не помогает решить эту проблему; ещё в XVIII веке стало ясно, что доказать основы науки она не может. Вопрос, который имеет смысл решать, состоит в ином: на каком основании можно выбирать подходящие исходные предположения из множества возможных?

Что означает «подходящие»? Способствующие достижению целей, которые мы перед собой ставим. Выбирая между разными возможными терминами, я уверенно отдаю предпочтение слову «адаптивные», и делаю это вот почему.

Находясь внутри «храма науки» (того самого, что висит в воздухе), мы видим, что наше познание является частью процесса адаптации живых организмов. Начиная с некоего момента, важным аспектом адаптации является создание (в психике, опирающейся на восприятие) различных моделей и выбор между ними. Одни модели позволяют создавать упомянутые выше светодиодные фонарики и GPS-навигаторы; иные требуют человеческих жертвоприношений. В зависимости от того, чт о мы сочтем критерием адаптивности, наш выбор может быть различным.

) и реакции на него — позитивной или негативной, удовольствия или страдания. Различие в оценке разного восприятия порождает потребности. Для удовлетворения этих потребностей мы способны совершать действия. То, что мы воспринимаем, может изменяться вследствие наших действий, и эти изменения часто оказываются закономерными. Анализируя восприятие (в том числе — являющееся ответом на наши действия), мы можем находить закономерности. Мы учитываем эти закономерности, строя модели того, чт о воспринимаем. Некоторые из этих моделей делают наши действия более адаптивными (более эффективными в удовлетворении наших потребностей). Восприятие — его оценка — потребности — действия — закономерности — модели — адаптация…

Если мы сочтем, что наиболее адаптивной является та картина мира, которая легче всего распространяется среди доверчивых людей, мы скатимся к той или иной версии «вирусов мозга» (© Ричард Докинз). Если мы решим, что адаптивная картина мира — эта такая его модель, принятие которой с наибольшей вероятностью обеспечивает максимально долгое существование человечества, наш выбор будет совсем иным. Вы догадались, какой вариант из двух названных представляется мне предпочтительным?

Обратите внимание: сами критерии для выбора более адаптивной картины мира оказываются зависимыми от этой картины! Это означает, что в одном случае, при одних начальных установках, оптимальной окажется одна картина мира, а в другом — иная. Вам это не нравится? Ничего не поделаешь…

Делая этот выбор для себя, я ищу такую картину, в которой наиболее осмысленным является феномен науки. Кто-то другой предпочтёт решение, при котором те из любимых близких, с кем его разлучила смерть, пребывают с благим Богом.

« — Наш раввин каждый день разговаривает с Богом! — Откуда вы знаете? — Об этом говорит сам раввин. — Да он лжет! — Как может лгать тот, кто каждый день разговаривает с Богом? »

И та и другая позиция вполне логичны. Выбор между ними зависит от того, чт о мы ищем: честное описание действительности, утешение или что-то еще.

В зависимости от того, чт о ищем, от того, какие задачи пытаемся решить, мы выбираем те или иные исходные предположения, на которые будем опираться. Вслед за Александром Павловичем Расницыным для их обозначения можно использовать термин «презумпции».

К примеру, Александр Павлович предложил комплект презумпций, на которые опирается его наука — палеонтология. Эти предположения, принимаемые «по умолчанию», Расницын не придумал: их нащупала сама наука за века своего развития. Осталось только осознать их и выразить в явном виде.