Б. Седов - Фарт

Выбравшись наконец из воды, мы рухнули на горячий песок и хорошенько приложились к бутыли, которая благодаря моей предусмотрительности все это время тоже провела в речке.

Вино было прохладным и, чувствуя, как пролитые струйки сбегают по моей голой шее, я закрыл свой единственный глаз и подставил лицо жгучим лучам солнца. В конце концов, я не фотомодель, и если моя мужественная морда будет загорелой и обветренной, я от этого только выиграю.

Некоторое время мы лежали молча, потом Кончита глубоко вздохнула и, издав продолжительный стон непонятного назначения, сказала:

– Ты, наверное, думаешь о том, что скоро наконец сможешь от меня избавиться. Правда?

– Ни в коем случае! – с горячностью ответил я. – В жизни еще не испытывал такого желания никогда не расставаться с женщиной!

– Ты врешь, как и все вы, – со знанием дела сказала Кончита, – но сейчас это не имеет никакого значения. Я не хотела говорить тебе там, в лагере…

– О чем?

– Когда вы с Гарсией уехали, Франсиско Пассос…

– Это еще кто такой? – спросил я, услышав в этом имени что-то знакомое.

– Неважно, – ответила Кончита, и я сразу понял, что с этим Пассосом она тоже кувыркалась, – Франсиско уселся к рации, а я случайно…

– Ага, случайно! – опять встрял я, – как тогда, у водопада, правда?

– Да, совершенно случайно, – возмутилась Кончита, – я честная девушка!

Когда она сказала про честную девушку, я поперхнулся вином и, разбрызгивая красные брызги, закашлялся, как будто вдохнул из паровозной трубы.

Бросив бутыль, я повернулся лицом вниз и долго не мог прийти в себя. Выворачивающий кашель продолжался минут пять, и я подумал, что когда-нибудь одна из моих женщин убьет меня, не пошевелив и пальцем.

Точно. Так и будет.

Кончита терпеливо дождалась тишины в зале и продолжила как ни чем не бывало:

– Я совершенно случайно услышала, как Франсиско разговаривает с одним человеком из Манагуа. И из этого разговора я поняла, что тебя решили убить. Завтра тебе перережут горло независимо от того, какой ответ ты дашь Гарсии. Почему они решили отложить это до завтрашнего дня, я не знаю. Тогда я вскочила на мотоцикл и примчалась сюда спасать тебя.

Я помолчал, затем ответил:

– Ну что ж… Спасибо за заботу. Но только я не понимаю, как мы выберемся отсюда. И еще – у тебя-то какой резон спасать человека, которого ты видишь первый раз в жизни? Ну, трахнулись пару раз, и что?

Кончита повернулась ко мне и сказала:

– Хорошо, я скажу тебе, какой у меня резон.

Она вскочила на ноги и, встав надо мной, отчего ее богатая грудь весьма удачно заслонила солнце, бившее мне прямо в глаза, заговорила с южноамериканской страстью:

– Я молодая и красивая девушка. За такими, как я, всегда бегали и будут бегать. Ради таких, как я, парни убивают друг друга. И я не хочу всю свою молодость, а потом и всю оставшуюся жизнь проторчать в этой долбаной сельве, разгоняя палками крокодилов и обезьян. Я достойна лучшей жизни, и я долго ждала случая вырваться отсюда. Ты молодой, богатый и сильный. Я знаю, что ты не возьмешь меня в жены, но ты дашь мне столько денег, чтобы я не испытывала нужды до самой смерти. А я за это вытащу тебя отсюда. И ты не сможешь отказаться.

Она замолчала, и только ее грудь выразительно колыхалась надо мной.

Конечно же, она была права, вот только…

– Как ты собираешься выбраться из сельвы? Ты ведь понимаешь, что нам нужно убраться не только из этого леса, но и из Никарагуа, да и вообще слинять из Южной Америки, – сказал я и тоже встал.

Мы стояли друг напротив друга, она была голой, я тоже, и я почувствовал, что начинаю возбуждаться.

– Рядом с этим лагерем есть небольшой лесной аэродром, и сегодня вечером к дону Хуану должен прилететь курьер. Он прилетает каждый четный вечер в восемь часов, а улетает рано утром. Мы с тобой улетим ночью, а курьер может оставаться здесь хоть до второго пришествия.

Сказав это, она посмотрела вниз и, увидев то, что там происходило, радостно воскликнула:

– Вот видишь, он согласен! Он понимает все лучше тебя! Дай я его поцелую!

Я лежал на постели в совершенно темной хижине и следил за светлячком, который путешествовал по потолку. Его зеленый фонарик то разгорался, то потухал, и этот слабый пульсирующий свет наводил на меня дремоту.

Зная, что спать нельзя ни в коем случае, а когда настанет время действий, то нужно уже быть в полной готовности, я завалился на постель совершенно одетым и теперь только ждал сигнала от Кончиты.

Посмотрев на светящийся циферблат часов, я увидел, что было ровно три.

Дверь почти бесшумно отворилась, и я услышал шепот Кончиты:

– Пошли!

Спрыгнув с кровати, я на ощупь добрался до выхода, а там Кончита взяла меня за руку и потащила за собой. Темень была – хоть второй глаз выколи, и без поводыря со мной именно это и случилось бы. В руке Кончита держала маленький фонарь с заклеенным рефлектором, который тускло освещал только небольшой участок земли прямо перед ногами.

Но, судя по всему, Кончите часто приходилось шастать тут по ночам из одной постели в другую, так что она шла уверенно, как днем, и через несколько минут быстрой ходьбы в кромешной темноте прошептала:

– Мы пришли. Надо развернуть самолет носом в сторону взлетной полосы.

И только тут до меня дошло.

Я развернул Кончиту лицом к себе и тихо поинтересовался:

– Ты что, думаешь, что я умею водить самолет?

– Ха! – так же тихо ответила она, – этого не потребуется. Я сама умею летать не хуже любого мужчины.

– А-а-а… – только эта реплика мне и оставалась.

– Смотри наверх, – прошептала Кончита, и я послушно уставился в небо.

Через несколько секунд зрение адаптировалось, и я увидел полосу звездного неба, по которой можно было угадать направление просеки, служившей взлетно-посадочной полосой. Кончита выключила фонарь, и мы медленно пошли вперед.

Из темноты показалось что-то светлое, и, пройдя еще несколько шагов, я разглядел небольшой спортивный самолетик. Мы взялись за хвост и развернули удивительно легкий летательный аппарат носом вдоль просеки.

– Залезай, – скомандовала Кончита, и я не заставил ее повторять команду.

Обойдя самолет справа, я открыл дверь и залез внутрь. Было полное впечатление того, что я оказался в легковом автомобиле.

Кончита в этот момент уже сидела за штурвалом и щелкала тумблерами.

В зеленоватом призрачном свете приборов ее лицо было очень красиво, и грубая дикарская чувственность, которая пронизывала все ее существо, куда-то пропала. Но я понимал, что при свете дня все вернется к обычной норме, поэтому восхищаться не стал, а просто следил за тем, как она умело готовит самолет к взлету.

Наконец, как я понял, все приготовления были закончены, и Кончита сказала: