Евгений СУХОВ - Оборотень

— Шельма? — удивился Тимофей Егорович.

— А то кто же? Вижу, не ждал ты меня. А я же, чувствовал, что нам еще придется встретиться. Вот значит, как свидеться довелось.

— Капитонов! — обратился Беспалый к старшему караула. — Выведи свою команду.

— Товарищ майор… так это же… не положено. Приговор…

— Я кому сказал — выйди вон! — Кулак грозно стукнул по столу.

Старшина Капитонов никогда не видел начальника колонии таким сердитым.

— Есть! — Капитонов пожал плечами и вышел, увлекая за собой в открытую дверь солдат.

— Встретились… Жаль, что таким образом. За что же это тебя к вышке приговорили? Ведь ты же вор, а не мокрушник.

— А ты что, Тимошка, дело мое не читал? — сощурился Шельма.

— Признаюсь, не читал, я вообще эти дела не читаю.

— Ты меня как — сразу пришьешь или все-таки стульчик предложишь? — съехидничал вор.

— Садись, — Беспалый показал на единственный стул, стоявший у стены.

— Ну спасибо! — Шельма опустился на старый расшатанный стул. — Спрашиваешь, за что под вышку попал? У государства стибрил больше, чем нужно.

На одном заводе брал барахлишко, а оказалось — стратегическое сырье. Как-никак война… Советская власть таких шуток не прощает. Трое нас было, да я один там свои пальчики умудрился оставить. Вот потому и взял все на себя. А двое подельничков в Москве остались. В «Метрополе», наверно, обедают.

— Понимаю…

— Когда же мы с тобой виделись в последний раз? Лет пятнадцать назад?

— Нет. Двадцать пять. На Соловках.

— Тогда ты еще не был… красным?

— Ошибаешься, Шельма, я уже тогда был сотрудником органов.

— Так что ты будешь со мной делать, Тимошка? — озабоченно спросил Шельма.

— А что мне с тобой делать, Афанасий? — пожал плечами Тимофей Егорович. — Тебе помилование вышло. Заменили расстрел на четвертак. Вот тебе справка. — Он достал из ящика стола лист бумаги. — Можешь идти. Поздравляю тебя!

— Ты это серьезно? — не желал верить Шельма, поглядывая на документ.

— Я же неграмотный. Читать так и не выучился.

— Серьезнее не бывает. — Беспалый поднялся и протянул Афанасию листок.

Шельма осторожно, словно боясь обжечься, взял бумагу.

— Так мне… идти?

— Иди!

— Спасибо тебе, Тимоша, не думал, что из этой комнатушки живым выберусь. Прости, если что не так!

Шельма повернулся и направился к двери. Тимофей Беспалый вгляделся в голову Шельмы. Голова у вора была выбрита, и на желтоватой коже виднелись многочисленные царапины и шрамы. В основании черепа Беспалый рассмотрел небольшую шишку, из которой торчали длинные седые волосы.

Майор сунул руку в ящик стола, пальцы отыскали прохладную сталь.

Шельма был уже близко от приоткрытой двери. Подавив в себе сожаление. Беспалый поднял наган и выстрелил. Брызнули кровь и комки мозга, пуля, прошедшая навылет, щелкнула о стену. Шельма, раскинув руки, повалился на дверь, которая под тяжестью тела распахнулась, словно выпуская мертвого вора на волю.

Беспалый тяжело опустился на стул и, глядя на труп, налил себе из графина полный стакан водки, а потом одним махом, как будто это была ключевая водица, вылил водку себе в утробу.

— Капитонов! — громко крикнул Беспалый. — Где ты там?! Черт тебя побери! Или, может быть, мне самому покойника тащить?

Вошел перепуганный старшина. Майор явно был не в своей тарелке.

Значит, и у него нервы не железные и все это чушь и брехня, будто расстрел приговоренных для Беспалого такое же удовольствие, как для некоторых — игра на бильярде.

— Сейчас! Сидоров! — рявкнул Капитонов. Напуганный гневом майора, он готов был взвалить труп на собственные плечи и без всяких помощников закопать его на лагерном кладбище в тундре.

Рядовой Сидоров, потоптавшись немного у трупа, нагнулся и стал расстегивать на груди Шельмы рубашку.

— Отставить! — жестко приказал майор Беспалый. — Похоронить его в одежде.

Заметив недоуменные взгляды подчиненных, майор добавил:

— Вы что, плохо слышите? Я сейчас вам уши-то прочищу!

Одежду казненных никогда не оставляли на территории лагеря. Это была давняя традиция, известная еще с екатерининских времен. Даже новобранец знал о том, что лагерная одежда приносит несчастье, а потому ее отсылали близким родственникам, которые тоже частенько относились к ней как к поганой — в глубочайшей тайне ее кипятили в семи водах, затем трижды промывали с песком и только потом хоронили за оградой кладбища, не забывая поставить над ней крест.

Порой одежду казненного относили далеко в лес и, разорвав на куски, развешивали на деревьях, и тряпки затем служили птицам для постройки гнезд. Возможно, именно в птицах возрождалась душа казненного. А иногда одежду рвали на мелкие лоскуты, а потом конопатили ими избу. Считалось, что одежда казненного отпугивает от дома нечистую силу.

— Когда похоронить-то? — Капитонов недоуменно посмотрел на Беспалого. Да, майор определенно был не в себе.

— Сейчас! Немедленно!

И, нахмурившись, майор попытался объяснить:

— Тебе легко было бы убить брата?… Так он мне вроде брата был…

Казненных обычно хоронили в холщовых мешках, которые крепко стягивали суровыми нитками, как будто опасались, что почивший способен просочиться через махонькое отверстие. С Шельмой все было иначе: начальник лагеря распорядился смастерить гроб, на дно которого уложили сосновые ветки, и под гнусавое пение священника опустили в яму. Потом майору Беспалому еще долго вспоминался сладковатый запах ладана.

…Тимофей Егорович, шагнув в знакомый кабинет, опасливо огляделся, как будто ожидал увидеть на его стенах щербины от пуль и запекшуюся кровь, но новые цветастые обои спрятали от чужих взоров следы казней почти полувековой давности.

Александр уверенно сел за стол, и Беспалый-старший вдруг понял, что сын сидит за тем самым дубовым столом, который когда-то принадлежал ему.

Тимофей Егорович не был суеверным человеком, но в этот момент его передернуло от ужаса.

— Ты знаешь, что было в этом кабинете? — тихо спросил Тимофей Егорович.

— Могу только догадываться. — Кривая улыбка тронула губы Беспалого-младшего, и Тимофей Егорович понял, что сын знает куда больше, чем хочет показать. Александр Беспалый обвел долгим взглядом помещение, словно пытался увидеть души казненных. — Если хочешь, мы можем найти другое место…

— Нет, — отрицательно покачал головой Тимофей Егорович. — Буду разговаривать с ним здесь.

— Хорошо. Сейчас приведут Муллу. Сколько же ты с ним не виделся?

— Вечность! — глухо выдохнул бывший «кум».

Тимофей Егорович не сразу узнал Муллу. От прежнего Заки Зайдуллы остались выразительные глаза, которые были черны и бездонны, как ночь. Мулла смотрел всегда в упор и терпеливо дожидался, когда собеседник, не выдержав его пристального взора, отведет глаза в сторону.