Стивен Хантер - Гавана

Застигнутый врасплох Фрэнки оборачивается; его белесые глаза раскрываются еще шире. По его рукам и ногам проходит дрожь. Пуля сорок пятого калибра вновь проходит навылет, вырывая куски мяса из его внутренностей, но жизненно важные органы не затронуты, и поэтому Карабин остается стоять. Кровь хлещет из него ручьем, однако Фрэнки все равно. Он пытается направить на Эрла два своих пистолета, но не видит его, потому что в ту же секунду раздается выстрел, и аудитория любителей порнографии вскакивает как по команде: боязнь насильственной смерти перевешивает желание следить за голыми женщинами.

И тут катастрофа для посетителей «Шанхая» превращается в трагедию, потому что внезапно в конце прохода появляется ангел мести. Сеньор Латавистада прошел через переднюю дверь, быстро миновал вестибюль и оставил позади местного управляющего, не дерзнувшего перечить чокнутому сотруднику тайной полиции, вооруженному ручным пулеметом.

Навстречу капитану устремляется толпа перепуганных людей, озаренных серебряным светом экрана.

Капитан не медлит. Его всегдашнее кредо — атака, атака и атака, так что он просто открывает огонь по толпе, предпочитая думать, что один из этих людей Эрл. Допустим, он действительно случайно убьет двадцать человек, стремясь укокошить того единственного, кто ему досадил. Ну и что?

Господи, как это приятно! Ручной пулемет в его руках напоминает Меч Господень, способный волшебно удлиняться и карать нечестивцев за грехи. Он высаживает весь магазин одной очередью; пулемет изрыгает дым, который достигает луча прожектора. Его пули буквально косят ринувшуюся вперед толпу. Пули так тяжелы, а людей так много, что каждая пуля пронзает минимум троих. Некоторые убиты, другие ранены, третьи покалечены. Толпа напоминает какое-то гигантское животное, истязаемое человеком с длинным тяжелым кнутом. И реагирует она тоже как животное: в ужасе бросается прочь от мучителя.

Тяжело раненный Фрэнки, к которому временами возвращается сознание, видит действия Латавистады и то, что люди бегут к охраняемому им выходу. Стоя на коленях, он поднимает оба пистолета и открывает огонь. Двое падают, остальные обращаются в бегство.

Эрл, прячущийся за рядами кресел, привстает, ждет, когда очистится разделяющее их пространство, и хладнокровно стреляет. Он целится в сердце, но в темноте да еще при стрельбе с одной руки ни в чем нельзя быть уверенным. Пуля попадает Карабину в шею, пробивает горло и позвоночник, и пистолеты Фрэнки со стуком падают на пол.

Латавистада, успевший перезарядить автомат, слышит выстрел, раздавшийся в другой стороне театра, и начинает карабкаться по телам убитых и раненых им людей, не обращая внимания на стоны, мольбы и протесты. Им владеет лютый гнев. Он понимает, что Эрл прячется за сиденьями.

Он определяет сектор, в котором находится Эрл. Пули вонзаются в кресла с такой силой, что куски дерева и обивки взлетают в воздух, достигая серебристого луча проекционного аппарата. Конечно, этот тип убит. Ни один человек не может пережить такой обстрел.

Все же он опускается на колено, тянется за новым магазином и только тут понимает, что израсходовал все. Ничего, еще есть пистолеты! Капитан бросает тяжелый ручной пулемет и достает висящий на поясе «стар». Теперь двигаться намного легче. Он нагибается и заглядывает между рядами, разыскивая свою цель.

В зале стоит тишина, которую нарушают лишь слабые стоны умирающих. В воздухе стоит дым, подсвеченный серебряным лучом. На экране Хосе все еще трахает Кармен, а Кармен все еще наслаждается этим.

Но конечно, Эрла нет там, где он должен быть.

У маньяка Латавистады начинается приступ паранойи: «Где этот гад? Куда он исчез? Он ранен? Я попал в него?»

Он ползет по проходу и заглядывает за каждый ряд, разыскивая своего врага. В тусклом свете видны только тела и распотрошенные кресла. Хосе все еще дрыгается на Кармен, но вот-вот кончит. И Латавистада тоже должен кончить. Он знает это.

К черту осторожность! Капитан встает, пригибается, крадется вперед, добирается до середины зала и слышит, как кто-то бросается бежать. «Теперь ты мой!» — думает он. Наслаждение от этой мысли так велико, что он едва не испытывает оргазм. Латавистада стреляет в бегущего и попадает в него. Беда только в одном: это не его враг. А потом происходит странная вещь. Внезапно Латавистада оказывается в луче ослепительного света. Кажется, что к нему обращается сам Господь. «Рамон, — говорит он, — пришло время подумать о своих грехах и покаяться в них».

Нет, это не Господь. Скорее всего, это шутка хитрой суки Одудуа. Она нарочно придумала, чтобы в этот момент пленка кончилась, чтобы в будке киномеханика никого не осталось и чтобы луч чистого света, не оскверненного святотатственным изображением, ударил в его прекрасные глаза. Ослепленный капитан отворачивается, мигает и только тут видит фигуру, бесшумно поднявшуюся сбоку от него и похожую на морскую тварь, которая выбралась на берег. Это Господь?

Нет, это Одудуа. Рядом с ней стоит белый парень. Это Эрл. Он поднимает револьвер и дважды стреляет капитану в грудь. Латавистада падает навзничь. Он не ощущает ни боли, ни страха. Такие люди, как он, страха не знают. Он чувствует... удивление. Как это случилось?

Эрл наклоняется, прижимает дуло кольта к левому глазу Латавистады, чувствует, как тот слегка прогибается, и сквозь глазницу стреляет в мозг.

Потом Эрл встает. Где-то начинают выть сирены. Кто-то молит его позвать врача. Кто-то зовет Марию, кто-то Розелиту, а один — Мейбл-Луизу. Наверняка этот малый из Канзас-Сити.

Но Эрл отворачивается и уходит. У него нет времени на умирающих. Нет ни минуты. Он должен успеть на судно.

На рассвете опустился туман. «Дэйс Энд» курсировал вдоль Малекона. Где бы ни находился Эрл, он поработал на славу. Это было заметно.

Сирены выли уже час. В оба конца Малекона мчались машины «скорой помощи», пронзая фарами туман, окутавший сушу и море.

— Судя по их количеству, — по-русски сказал Орлов, — свалка была изрядная. У вашего американца просто дар по этой части.

— Дар, который может стоить ему жизни. Думаю, он будет сражаться до последней капли крови, но перед смертью успеет выстрелить и убить своего последнего врага.

— Вы его явно романтизируете. У вас выходит, что он не то благородный ковбой, не то сказочный лихой казак. Он убийца, только и всего.

— Орлов, вы еще очень молоды. Я позволяю себе одну иллюзию в десять лет. Для собственного удовольствия. Настоящий враг — это не западный капитализм, а скука... Ладно. Послушайте радио и расскажите, что там происходит.

Молодой офицер на несколько минут исчез, оставив Спешнева витать между небом и землей. Все вокруг затянул густой и липкий туман. Спешнев чувствовал себя персонажем картины авангардиста, символизирующей никчемность существования, вселенскую скуку, тоску одиночества и все это западное дерьмо.