Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Обретя неожиданный комфорт, я наслаждался им. Чувствовал себя если не нефтяным магнатом, то человеком однозначно состоятельным, который может позволить себе остановиться в хорошем номере хорошего отеля.

Только не надо презрительно кривить губы. Я не бедняк. Мое ремесло позволяет жить достаточно безбедно, и даже на широкую ногу, но все равно такого кайфа я никогда не испытывал. В моей четырехкомнатной квартире царил постоянный бардак, какой бывает у всех холостяков. Так что в новинку была не роскошь – чистота и уют.

Я старательно выскребал щетину из неглубоких еще морщин на щеках, кривлялся, строил самому себе рожи, стараясь потуже натянуть кожу. Бритвенный набор – единственное, что я захватил с собой. Зубную щетку можно купить и здесь, мыло будет ежедневно обновлять горничная. А вот другим станком я бриться не могу – не физически, а морально. Свой купил пятнадцать лет назад, с третьей получки, а работал тогда, извините, говночерпием, помощником мастера-ассенизатора. Что ж, все работы хороши и имеют право на существование. В этом я убедился на собственной шкуре, пройдя путь от простого помохи до специалиста экстра-класса. Правда, в несколько иной сфере.

Станок еще ни разу меня не подводил. С десяток раз за минувшие пятнадцать лет я пытался бриться чужим инструментом, но непременно резал кожу. С моим этого никогда не случалось. Поэтому я без опаски давил на него, стараясь снять даже мельчайшие пеньки волос. Что ж я, хуже Ружина, в самом деле?

И все-таки… Если он окажется совсем не таким человеком, каким показался при первой встрече? Если его выкрутасы в баре – лишь вспышка пофигизма или игра с самим собой? Мол, я еще и так могу! я и в самом деле смелый! Что, если у него не хватит пороху нажать на курок, когда запахнет жареным? Он хвастался, что в свое время трудился в какой-то особой структуре, но в чем заключалась его работа? Может, только и делал, что целыми днями пялился в экран монитора? Ружин был слишком разным, чтобы я мог ответить на мучавший меня вопрос однозначно. С одинаковым успехом представлялась как его виктория, так и конфузия. И определить, какая из появлявшихся в мозгу картин выглядела более реалистично, было невозможно.

Станок все-таки подвел. Впервые за полтора десятка лет. Он почему-то, почти сам собой, пошел в сторону, и на шее у меня заалела кровь. Порез оказался довольно длинным – сантиметров пять. Но, как и все его собратья, неглубоким. Угрозы для жизни не представлял, но я грязно выругался.

Черт с ним, с Ружиным. Если он в какой-то момент операции пойдет на попятный или решит как-то подставить меня, я просто пристрелю его, как делали заградотряды в Великую Отечественную. За трусость и бегство с поля боя. А сам продолжу действовать в одиночку. Обязательно продолжу – я вдруг понял, что в какой-то момент решил для себя этот вопрос окончательно и бесповоротно. Слишком безумной выглядела затея «Вестников Судного дня». Даже для меня. Я не мог оставить ей шанс на существование. И готов был идти по этому пути до той отметки, где либо будет красоваться надпись «финиш», либо – могильный камень с моим именем. А Ружин… Что ж, если в случае ликвидации его судьбой поинтересуются, скажу – издержки производства. В таком деле без них никак.

Но, однако, не есть хорошо, что станок впервые пустил мне кровь. То есть, как хищник, попробовал ее на вкус. Хреновая примета. Я агностик, но в приметы верю. Человек должен во что-то верить. Пусть даже в абсолютную чушь. А первый порез чушью не был. Я пользовался бритвой пятнадцать лет, превратив процесс бритья в настоящий ритуал. И вот – повод насторожиться: кровь. Первая кровь в этом деле. И – моя. Неприятно.

Настроение, и без того колыхавшееся в районе плинтуса, скатилось до уровня канализации. Я добрился наскоро, уже не выскабливая кожу, вытерся полотенцем, сполоснул лицо и снова вытерся – на сей раз досуха.

Из ванной вышел угрюмый, как Дед Мороз, у которого кто-то спер мешок с подарками. У меня не было пропавшего мешка, но у меня было такое ощущение, что кто-то спер мою удачу, что было гораздо хуже. Какое-то нехорошее предчувствие копошилось в душе, сбивая с толку и заставляя хмуриться.

Но – хмурься, не хмурься, а дело нужно делать. Я оделся, прихватил с собой дипломат и вышел из номера, приспособив на дверь табличку для уборщицы, извещавшую о том, что та может при желании выполнить свои профессиональные обязанности относительно комнаты.

Ружин открыл дверь сразу, стоило постучать. В том же наряде – хотя, конечно, глупо было ожидать, что он сменит его за четверть часа нашей, гм, разлуки. В руках дымилась чашка с чем-то горячим.

– Кофе будешь? – спросил он, развернувшись и направляясь вглубь номера.

– Буду, да, – сказал я, следуя за ним.

– И завтракать будешь, – скорее утвердительно, чем вопросительно заметил он. В желудке у меня сразу заурчало, и я кивнул:

– Буду.

– Я так и думал, что ты не успеешь заказать себе завтрак. Поэтому сделал заказ на двоих, – Ружин усмехнулся и отхлебнул из чашки. Впрочем, не такой уж он был пророк, каким хотел показаться. Ничего сверхъестественного не совершил, просто-напросто сделав логичное предположение. Любому, даже по пояс деревянному, понятно, что человек, проснувшийся пятнадцать минут назад и все время бодрствования посвятивший приведению физиономии в относительный порядок, ничего, кроме этого не успел бы – чисто физически. Хотя Ружину все равно спасибо. За заботу о моем желудке. Я так и сказал ему.

– Да не за что, – отмахнулся он. – По себе знаю: хуже нет, чем пустой желудок. Мысли в голову не идут, делать ничего не хочется. Так что прошу к столу, – и указал на сервировочный столик, стоявший посреди комнаты.

– Кто-то говорил, что дальнейшие действия обмозговывать будем, – усмехнулся я, усаживаясь, тем не менее, в кресло перед столиком.

– Какая мозготня может быть на голодный желудок, я же говорю! – хохотнул Ружин. – Ты меня как будто не слышал. Я так разлагался, такие мысли высказывал, а от тебя – как от стенки горох.

– Сам дурак, – беззлобно проворчал я. – Я тоже кушать хочу.

Честно говоря, любой человек, у которого в голове есть хоть кусочек мозга, а желудок не совсем ампутирован при невыясненных обстоятельствах, захотел бы кушать при виде того, что стояло на столике. Плов, окрошка, салаты, несколько творений, чьих названий я попросту не знал, но выглядевших жутко аппетитно. Пища, собственно, не жлобская – без лишних выкрутасов, – но весьма сытная и, главное, вкусная. Мне только показалось, что на двоих ее многовато.

– Еще кого-то ждем? – поинтересовался я.

Ружин уже уселся во второе кресло, легким автоматическим жестом подтянув джинсы, чтобы не оттягивались колени, и собрался было приступить к делу, но, услышав вопрос, уронил вилку и оторопело уставился на меня: