Сергей Лебедев - Дебютант

Мечтатель!

Увы, он не сразу понял, что начинается путь других компромиссов. Он не мог сбежать на Запад, не мог бросить паству, хотя очень часто ему казалось, что людям теперь нужнее другой, более чуткий, более мягкий, земной и понимающий священник. “Мы церковь слабых, и мы должны идти к слабым, к сомневающимся” – так, кажется, говорил один прославленный пастырь.

А он оказался тверд сердцем. Из его слабости выросло иное зерно – зерно сопротивления, о котором он думал: не слишком ли оно человеческое? Имеет ли оно вообще связь с верой? С евангельскими истинами? “Покоритесь Богу; противостаньте дьяволу, и убежит от вас”, – твердил он строки Послания. И сам себя спрашивал: а верно ли ты толкуешь? Не ложь ли отождествлять светские власти и дьявольское зло? Он не находил ясного ответа.

И все чаще испытывал то, чему сам не мог подобрать точного названия. Жажда? Томление? Неудовлетворенность? Sehnsucht , страстная тоска, порыв к святости?

Это длилось годы. Он был движим этой энергией недовольства, чувством тесноты. Начал распространять подпольную христианскую литературу, Samisdat , как ее называли на Востоке. Писать статьи под псевдонимом. Собирать среди доверенных прихожан деньги в помощь преследуемым.

Тогда его и заметили люди из серого здания. Те, кому положено замечать. Он воспринимал их поползновения, их опеку с вынужденной тревожной радостью. Казалось, что это знак, что он все делает как нужно. Правда, тоска его так и не находила ни воплощения, ни отдушины.

Сколько же лет он прожил с ними , в их тени! Невозвратных, незаменимых лет! Медленных, как созревание ягод можжевельника в церковном саду.

Он привык к ним . К наблюдательным пунктам в домах напротив. К машинам, провожающим его на ночном пустынном шоссе. К незнакомцам, ловко пытающимся втереться в доверие. К тайным обыскам в доме и в церкви, к ощущению, что твоих вещей касались гадкие пальцы. К чужим ушам, слушающим телефонные разговоры. К чужим глазам, читающим почту, следящим на улице. К подметным письмам. К шельмующим статьям в газетах. К постановочным “требованиям” заменить его на другого священника, который был бы внимательнее к делам прихожан. К мелким и большим пакостям.

Он истово молился за тех, кто гнал его и мучил. У него проявилось острое, как бы заемное, чувство на обман, на слежку, на “жучки”, на опасные, двусмысленные вещи, переданные в дар или возникшие как бы случайно. Он пытался жить в знании, но без яда подозрений – последние рациональны, но бессмысленны, ибо в них победа зла, – не быть слепым, но и не быть ненужно зрячим в круговерти, хороводе лиц, каждое из которых может оказаться обманным.

Он стал неудобен. Для некоторых иерархов в том числе. Его переводили – подальше от больших городов, в скромные деревенские приходы. В этом была и забота, и опасение, что он становится слишком заметен, слишком раздражает власти. Кое-кто из братьев священников поговаривал, что он ведом грехом честолюбия, ищет личной славы, а не блага Церкви.

А он был ведом своей тоской, своей волей к святости, не находившей выхода.

Зло приближалось, прощупывало, пробовало на зуб. Трижды его пытались соблазнить женщины. Одна, он был уверен, по собственной воле, но две другие… Когда его законопатили в глушь, он купил машину. Друзья помогли. Но вскоре его лишили прав: остановили на дороге, взяли пробу крови, якобы он был пьян за рулем. Вам удалось повторить Христово чудо, сказал он на суде, превратить воду в вино. Тогда он купил мопед, на нем можно ездить без прав. Мопед украли. Он знал, что однажды они возьмутся всерьез. Даже желал этого – не мелочных нападок, подростковых подлостей, а истинного мученичества, искупительного венца. А вокруг словно сами собой собирались, умножались люди, будто ждавшие от него чего-то, видевшие в нем имеющего право говорить.

Но когда Бог явил Себя, сказал Слово, он оказался не готов. Не понял. Не принял. Не узнал. Отверг – потому что в гордыне своей полагал, что знает, как Ему нужно действовать. Думал, что узнает Его волю, не позволит мирским голосам ввести себя в заблуждение.

Слепец!

Теперь, когда его жизнь почти исчерпалась, он не стал ни епископом, ни проповедником. Не углубился в изначальных талантах, а заемные были отняты. Господь сокрушил его гордыню и дал веру. Поэтому он мог замкнуться, сосредоточиться на обыденных церковных делах: ремонт прохудившейся крыши, баланс церковной кассы, отсчет рождений и смертей.

Он бодрствовал в неожидающем ожидании.

Он был испытан и отложен. Теперь наступил срок.

События пришли в движение, маски вот-вот спадут, охранительные печати исчезнут. Травничек понимал, что человек-на-холме может дорого стоить. Такие, как он, бывают редкой цены товаром. Спрятали же его, дали кров и деньги, значит, найдутся и еще желающие. У других людей могут быть страхи и соблазны, обязательства, правила, приказы. Поэтому он примет этого человека на себя. Что бы ни скрывалось в запертом сосуде чужой души.

Он единственный, кто сможет это сделать безопасно для всех.

Травничек снова стал молиться – о прозрении для человека-с-холма; для тех, кто творил зло, а ныне сам гоним; для гончих псов, людей с омертвелым сердцем. О даровании непостижимого.

Обычно, если сон не шел, Калитин повторял наизусть формулы тех веществ, что провалились на испытаниях. Их никогда больше не синтезировали. Они исчезли из мира, сохранились только в записях лаборатории. Их имена вели в пустоту, в небытие.

Но теперь словно наступил час долгого отлива сновидений. Казалось, лукавый бог Гипнос оставил его дом, и встал у дверей его неусыпный брат Танатос, не любящий даров.

Калитин чувствовал, что остался один пред лицом смерти и памяти. Он вспомнил почти все, что любил вспоминать, и многое из того, что надеялся забыть. И он уже хотел бы остановиться, уснуть. Но память – нежеланная, отвергнутая – будто пришла взыскать пеню за долгое заточение.

Калитин встал с постели, раздул угли, подбросил щепок. Вчера небо над кромкой хребта на востоке уже начало бы светлеть. Но сегодня из-за гор пришли обложные тучи с дождем, скрыли рассвет.

Нужны хотя бы несколько часов сна. А потом он уедет. Его же пригласили в следственную группу? Пригласили. Вот он и отправится. Решение – куда – пришло само собой. На берег Персидского залива. В страну, где правят армия и разведка, – поэтому там по-настоящему оценят и Дебютанта, и его разработчика.

Калитин не стал искать в интернете адрес посольства. Он когда-то случайно проходил мимо, смутно помнил здание, узнаваемо-безликое. Интересно, под наблюдением ли оно? Наверное. Постоянный пост в какой-нибудь квартире напротив. Камеры с функцией распознавания лиц. Ну что ж, главное – передать послание. Дальше посольские найдут его сами. Купить вторую симку в уличном магазинчике… Все вещи, конечно, придется бросить. Как тогда. Там, в новой жизни, будет все новое.