Александр Тамоников - Ледяное взморье

— Чего стоим?

Шварц объяснил:

— Проверяю системы.

— Давай, — кивнул Шелестов, — сейчас ты здесь главный.

Самолет медленно выкатился из строя, повернул налево и медленно пошел по рулевой дорожке к началу взлетно-посадочной полосы. Там остановился.

Шелестов спросил:

— И чего ждем?

— Не лезьте не в свое дело.

— Ладно, герр гауптман, работайте.

Взревели двигатели, корпус самолета завибрировал. Он дернулся вперед и, набирая скорость, побежал по взлетно-посадочной полосе.

Она уже почти заканчивалась.

Шелестов взглянул на пилота: неужели решил разбиться?

Но тут «юнкерс» оторвался от полосы и взмыл в воздух.

— Чего тянул, гауптман? — спросил Шелестов. — На нервах играл?

— Мне не до того, для взлета этому «юнкерсу» нужны тысяча восемьсот метров, а длина полосы два километра. Но прошу не отвлекать меня. Поговорим, как поднимемся на пять тысяч метров.

— Почему пять тысяч, ты же можешь подняться и до десяти тысяч?

— На борту нет кислородного оборудования и масок. А над территорией, занятой нашими войсками, самолет не собьют.

Шварц повернулся к Шелестову:

— Надеюсь, полетное задание у вас есть?

— А на хрена оно мне? Летим прямо на Москву. Или тебе и для этого задание нужно?

Летчик покачал головой.

— Благодарю бога, что я летал на Москву и помню основные данные по маршруту.

— Так ты бомбил Москву?

— И что в этом странного? Война. Я военный летчик, я, как и вы, принимал присягу, я просто исполнял свои обязанности. Или скажете, вы никого не убивали?

— Не скажу. Смотри не заблудись хотя бы над оккупационной территорией, за линией фронта нас встретят наши истребители.

Неожиданно вокруг самолета то тут, то там стали появляться облачка разрывов.

— Это обстрел? — спросил Шелестов.

— Да.

— Почему немцы обстреливают свой самолет?

— Возможно, командование узнало об угоне бомбардировщика. Вы же столько шума подняли на аэродроме! Кто-то позвонил в комендатуру.

— И что?

— А ничего.

Шварц потянул штурвал на себя — задрав нос, «юнкерс» пошел вверх. Дышать стало труднее, но облачка разрывов зенитных снарядов остались внизу.

Скорее всего, командир зенитного взвода неправильно оценил обстановку и отдал приказ открыть огонь. Для молодого офицера это вполне возможно. Оттого и огонь с земли прекратился быстро.

Шварц опустил самолет на высоту пять тысяч метров.

Спустя полтора часа гауптман вновь увеличил высоту.

— В чем дело? — спросил Шелестов.

— Линия фронта!

— Но по нам стреляют?

— А вы хотели бы, чтобы стреляли? На оккупационной территории все было понятно, но теперь любое ваше зенитное подразделение может открыть огонь. В Красной армии скорострельные зенитные орудия бьют до десяти километров.

— Наши в нас стрелять не будут.

Неожиданно бортовая радиостанция сработала сигналом вызова.

Шелестов взглянул на Шварца:

— Переведи на меня!

Гауптман подчинился.

— Слушаю, Шелестов.

— Майор Воронин из штаба командующего авиацией дальнего действия.

— Очень приятно. Теперь я уверен, что наши не собьют «юнкерс».

— Ответьте, почему на связь вышли вы, а не немецкий пилот?

— Потому, что он ни черта по-русски не шпрехает.

— Пусть переведет связь на себя, я говорю по-немецки.

— Хорошо, майор.

Шелестов показал Шварцу, чтобы тот продолжил переговоры.

Гауптман ответил и в дальнейшем только слушал, иногда задавая вопросы, которые имели отношение к пилотированию и маршруту.

Закончив переговоры, он перевел станцию в режим «приема».

Шелестов поинтересовался:

— Ну и что сказал майор?

— Он дал необходимые данные по прохождению территории, определил координаты аэродрома посадки, сообщил, что примерно через двадцать минут к нам подойдет сопровождение из советских «Як-1», чтобы не беспокоились. Они доведут до места.

— Значит, порядок?

— Для вас — да, а вот для меня?

— А что для тебя? Я же сказал, в лагерь тебя не отправят, а семья уже, наверное, в Швейцарии. Приземлимся, наши обеспечат тебе связь с ними. Мы свое слово держим.

— Я тоже сдержал.

— Об этом пока говорить рано…

— Не беспокойтесь.

— Радуйся, гауптман, тебя ждет новая жизнь!

— Радоваться? — вздохнул летчик. — Я ненавижу себя, ненавижу за допущенную слабость, и если бы не семья…

Сзади передал Сосновский:

— Командир, вижу «Як-1», прикрывает сбоку. Капитан машет рукой.

То же передал и Буторин:

— Вижу «Як-1».

— Так и должно быть.

«Юнкерс», отвернув немного влево, начал снижение. Левый истребитель вырвался вперед. Шелестов видел, как он тоже снижается. Вскоре показалась взлетно-посадочная полоса.

Гауптман точно вывел «юнкерс» к линии посадки, и вскоре бомбардировщик, мягко коснувшись бетонки, побежал по ней.

Шелестов снял шлемофон, вытер вспотевший лоб.

— Ну, что, герр Шварц, все?

— Да.

Самолет, сбросив обороты двигателя, сошел с ВПП и по рулежке проследовал к «вышке», у которой стояли грузовой фургон, знакомая «эмка» полковника Платова и еще «ЗиС-101».

Бомбардировщик остановился. К нему подошли сотрудники НКВД. По трапу из подфюзеляжной гондолы первым на бетонку спустился Коган, за ним Шелестов.

К майору подошел начальник IV Управления НКВД.

— Все, Максим?

— Так точно, товарищ старший майор.

— Грунов?

— Жив и невредим, лежит связанный в кабине.

— Как вам удалось угнать самолет?

— «Гудвин» помог, и вообще практически всю операцию «Снегопад» подготовил и провел он. Обещал вечером выйти на связь.

— «Гудвин» не смог бы захватить самолет и доставить изменника, так что не преуменьшай заслуг своей группы. Да, возможно, в реализации этого задания вам пришлось легче, но только в плане непосредственных действий, рисковали же вы не меньше, чем в других операциях. Благодарю за службу.

— Служу Советскому Союзу!

— Служи, Максим, служи!

Платов дал команду офицерам НКВД, те подошли вплотную к самолету.

Шелестов спросил:

— Семья гауптмана в безопасности?

— Да. Не в Швейцарии, конечно, у местных патриотов, но — в безопасности.

— Я обещал, что ему сохранят свободу, в смысле не отправят в лагерь.

— А вот это ты поспешил. Впрочем, я договорюсь, его определят в отдельный изолятор.

— Я еще обещал ему связь с семьей.

— Не много ли ты наобещал?

— Да я готов был обещать ему что угодно, лишь бы заставить лететь.

— Понимаю. Попробуем что-нибудь придумать. А может, действительно переправим в Швейцарию. Ты об этом не думай. Особо расстилаться перед ним никто не станет. Пусть благодарит, что живой. Давай ребят сюда.

Сосновский и Буторин уже вышли из самолета.

Платов пожал им руки, спросил Сосновского:

— Что за вид, капитан? Галифе, сапоги немецкие, рубашка, а где китель?