Константин Стогний - Позывной «Крест»

Виктор обернулся к Емельяну. На лице того было написано искреннее переживание за судьбу сестры Светланы и за успех миссии в целом.

— Да мы и не ссорились, — выдохнул инок, — и даже уже перешли на «ты».

— Вот и славно, вот и славно! — с облегчением пропел иерей и тут же с умением, присущим в монастыре только ему, переключился на деловой разговор: — Так! У тебя в Сирии связи есть?

— Не знаю, — пожал плечами Виктор, — до войны были.

— Ладно, об этом потом…

Отец Емельян достал из-под квадратной лампы на шарнирах свою распухшую от вложенных бумаг записную книжку и принялся ее листать, вглядываясь в неразборчивые каракули.

— Ты конверт брата Луки вскрыл? — спросил настоятель, продолжая рыться в записях.

— Само собой, — кивнул Лавров, уже совсем превратившись в мирянина. Но старый священник не обращал на это внимания.

— Брат Лука уверен, что десницу украли мандеи, поклоняющиеся Иоанну Крестителю как Мессии. Знаешь, кто такие мандеи?

Виктор задумался, видимо пытаясь сложить логическую цепочку.

— Игумен Лука пишет, что на свадьбе были люди из сирийского города Маалула. Родственники жениха думали, что это гости невесты. А родственники невесты полагали, что это друзья жениха. Ничего удивительного. Так делают все воры на свадьбах.

— Да, скорее всего мандеи, — думая о своем и листая блокнот, согласился настоятель.

— Но почему они сказали, что из Маалулы? Какой им смысл раскрывать себя? Глупо. Может быть, сказали специально, чтобы запутать следы? — продолжал раскручивать цепочку Лавров.

Однако Емельян не слушал рассуждений Виктора и продолжал суетливо копошиться в своих записях.

— Вот! Нашел! — радостно воскликнул он. — Если эти преступники действительно из Маалулы, значит, есть надежда. Протоиерей Иеремей нам поможет! Ты встретишься с моим старым другом — братом Еремой, настоятелем монастыря Святых Сергия и Бахуса в Маалуле. Я с ним учился в семинарии. Ты можешь ему доверять.

«Угу. Старый друг. Что ж ты его имя так долго искал, Емеля?» — подумал Виктор, а вслух сказал:

— Бахус — это тот, который… — Он хлопнул себя тыльной стороной ладони по сонной артерии, изображая опьянение.

— Не богохульствуй, инок! — строго сказал Емельян. — Ты еще на территории храма, а уже ведешь себя как…

— Не обижайся, отец Емельян, — перебил его Виктор. — Я же должен маскироваться под мирянина.

Виктор, конечно, знал, что Бахус был солдатом, а за то, что стал христианином, его переодели в женское платье, чтобы унизить, провели в таком виде по городу, а потом бичами забили до смерти.

— Прояви уважение! Не ко мне, так хотя бы к святыням! — продолжал сердиться Емельян.

— А не проявлял бы — не взялся бы за это дело! — строго сказал Виктор, давая понять, что настала его очередь обижаться.

Повисла долгая пауза, в течение которой настоятель успел дважды мысленно вскипеть и дважды отойти. Затем он встал и подошел к пока еще иноку Ермолаю и обнял его.

— Ну прости. Прости, дорогой… Я же очень волнуюсь.

Так они и стояли несколько секунд — громадный Виктор и маленький пухлый настоятель с красным лицом.

— Бог простит. И я прощаю, — смиренно ответил инок.

— Да! И еще одно! — будто вспомнил Емельян, отстранившись от Виктора и посмотрев ему прямо в глаза. — Мандеи не признают Христа, считают его самозванцем. Так что будьте осторожны, Ермак…

С холодами, дождями, непогодой, заморозками всегда приходит уют. Инок Ермолай чувствовал себя в своей келье этакой букашкой в коконе. Пусть там хоть конец света за окном, а он в домике. Целый угол в келье «брата Ермака» занимала швейная машинка для кожи — подарок старшей дочери Маши. Тут же были сложены обрезки ремней, коробочки с иглами разных размеров, бобины с вощеными и армированными нитями, бутыль с машинным маслом, скорняцкие ножи и ножницы, металлические линейки, пузырь с резиновым клеем — все для починки и изготовления конской сбруи.

На отдельной тумбе, рядом с гладильной доской, стоял горшок с диффенбахией — подарком младшей дочери Даши.

Нет, он не забыл о них, о своих девочках. Они периодически навещали его и надеялись, что он все-таки когда-нибудь вернется.

«Ну, уже после Сирии…» — тяжело вздохнув, подумал Лавров, пока собирал рюкзак.

Первым делом Виктор достал из дальнего ящика кукри — нож непальских гуркхов с характерным профилем «крыла сокола» и заточкой по вогнутой грани. Затем — ручной тактический фонарь, которым можно не только светить в темноте, но и ослепить противника. Спальник. Мешок с термобельем, зеркальцем, бритвой, мылом и маленьким полотенцем. Комплект титановой посуды. Стальной термос на пару кружек зеленого чая. Навигатор, аптечку и противошоковый набор. Моток изоленты и моток шнура. Сухое горючее и две одноразовые зажигалки, два фальшфейера…

У батареи центрального отопления, в книжном шкафу за книжками, было сухо и тепло. Там лежал много лет рядом со старым авиабилетом один загадочный предмет и, наверное, слушал, как по трубам бежит горячая вода, а на тумбочке увядает домашний цветок. Виктор достал из-за книг кожаную суму, открыл ее и вытащил черный обсидиан правильной формы, похожий на древнерусский кирпич-плинфу.

Бесценная реликвия, оберег родной земли, секрет которого в монастыре знал только инок Ермолай, не единожды помогал журналисту в долгих и пространных беседах с настоятелем Емельяном. Виктор все-таки выучил арамейский и время от времени общался то ли с подголовным камнем Иешуа, то ли с самим собой. Но ни один богословский совет, который дал ему камень, не был пустым. Емельян уважал инока Ермака за его рассудительность, веру и знание Святого Писания. И прощал ему ироничное отношение к братии монастыря.

Да, этой ночью, терзая себя сомнениями, ехать все-таки или не ехать, Лавров порывался прильнуть к камню, чтобы спросить совета. Но что-то говорило внутри: «Это решение ты должен принять сам». И он решился…

Виктор долго держал плинфу перед собой в руках.

«Ну что, друг мой. Не могу я тебя оставить здесь. Если в наше время украли даже длань Крестителя из церкви… Порой собственный рюкзак надежнее всех дверей и замков мира».

Он аккуратно вернул черный камень в суму и спрятал глубоко в рюкзак.

Уже после обедни к центральным воротам монастыря Иоанна Русского вышел не инок Ермолай, а подстриженный, гладко выбритый мужчина в стеганой куртке, джинсах и дорожных ботинках на высоком прочном протекторе. Казалось, он стал еще выше и крепче. Мирское одеяние словно вдохнуло в него новую жизнь. Его спутница сестра Светлана невольно залилась румянцем. А настоятель отец Емельян, посмотрев на Лаврова, а затем на Светлану, почему-то загрустил: