Юрий Костин - Русский

В ящике хранились таблички с текстами. Всего четыре штуки, размером приблизительно 20 х 40 сантиметров каждая. Исследования показали: металл, из которого таблички изготовлены, обладает неизвестными характеристиками и фантастическим запасом прочности. Он не гнулся, не ломался, не окислялся, не плавился. Иными словами, его структура выдерживала любое известное науке физическое воздействие.

Но этот чудесный факт не поразил ученых столь же сильно, как данные об абсолютной идентичности состава, свойств и, скорее всего, происхождения табличек и осколка космического тела, найденного в озере благодаря эхолокации и терпению специалистов.

Григорий Аркадьевич Привольский стремился поскорее расколоть этот орешек, расшифровать тексты и вопреки здравому смыслу выступал за предание гласности всей этой истории, настойчиво предлагая свои услуги в качестве глашатая великой сенсации. Сосновский же осторожничал, продолжал консультации с ФСБ, изучал отчеты экспедиции, обнаружившей контейнер, вникал даже в незначительные подробности поисков. Он уже перестал сомневаться в верности выводов о сроке, который находка провела под водой, — около ста лет, — но даже слышать не хотел о том, что содержание контейнера представляет собой зашифрованное послание из других миров.

Сосновского терзали догадки, что в действительности они имеют дело с хитроумным мошенничеством то ли со стороны религиозных фанатиков, то ли, наоборот, со стороны врагов официальной церкви.

Однажды в стенах Центра появился Плукшин, когда-то учившийся в МГУ на одном потоке с его директором и замом, и с энтузиазмом героев первых пятилеток, игнорируя выходные и даже перерывы на ланч, приступил к расшифровке загадочного «послания с неба».

Все шло прекрасно до того дня, когда он исчез и вскоре погиб от пули неизвестного бандита. Оказалось, что с ним исчезла и ценная находка. К тому же все бумаги, относящиеся к переводу, испарились, а в компьютере, которым пользовался ученый, не было найдено ничего стоящего — Плукшин использовал переносные устройства хранения данных.

— И как он вообще мог пронести железки через нашу систему безопасности? — не выдержал молчания Привольский. — Впрочем, мы даже не успели понять, железки это или что-то другое.

— А? — Сосновский будто пробудился ото сна. — Как, как… Это все равно, из чего они сделаны. Тут ведь не нужно целую операцию готовить. Чтобы такое совершить, людей своих не надо иметь в охране, камеры отключать. Чушь несусветная. А ты уверен, что он их вынес?

— А кто же еще?

— Послушай, Привольский, а кому вообще нужны эти таблички? Их ведь не продашь за границу коллекционеру какому-нибудь…

Привольский с удивлением взглянул на директора.

— Продать?

— Ну да. Предположим даже, что это так. Другое дело — кому?

— А может, он расшифровал их и что-то узнал такое, от чего просто свихнулся… — Сосновский покрутил пальцем у виска.

— Ты, смотри, сам не свихнись, — Привольский тяжело вздохнул. — Кстати, — сказал он, — говорят, милиция задержала подозреваемого в убийстве. Может быть, клубок раскрутится.

— Кто такой?

— Да никто. Парень, зовут Антон Ушаков. Скорее всего, хороший знакомый Плукшина. Он с ним долго беседовал как раз перед тем, как профессора нашли мертвым.

— Антон Ушаков? Знакомая фамилия…

— Так ведь адмирал Ушаков…

— А, ну да, ну да. Просто фамилия на слуху. И что он?

— Не знаю. Начальник охраны больше в курсе.

Опять наступило молчание. Привольский снова вздохнул, но теперь уже как-то совсем глубоко, тоскливо.

— Сергей Самуилович, — начал он тихо и тут же, повысив голос и уже глядя в глаза директору с решимостью и отчаянием идущего на таран летчика-истребителя, продолжил: — Это моя вина. Я несу ответственность за приглашение Вилорика Рудольфовича в институт для расшифровки текстов. Считаю, после случившегося я больше не имею морального права работать в своей должности…

— Гриша, ты дурак? Только не хватало нам здесь театра оперетты, — Сосновский не любил патетики и непрактичных разговоров. — Давай лучше таблички искать. Этим и займись.

— Не могу я больше. Вот, я бумагу написал… — он достал из непрозрачной папки листок и протянул его Сосновскому.

Тот молча взял бумагу, пристально и недобро глянул на Привольского, прочел, положил на стол. Пожал плечами и отчеканил:

— Нет проблем, я подпишу сегодня твое заявление. У тебя все?

Григорий Аркадьевич меньше всего ожидал услышать такое, и потому лишь кивнул растерянно.

— Ну, тогда пока, — завершил разговор Сосновский.

Стоило Привольскому покинуть кабинет, где они провели вместе столько часов, дней и месяцев, дружно решая сложнейшие и нетривиальные задачи, директор снял трубку телефона:

— Наружку за Привольским…

Услышав на том конце провода возражения и уточняющие вопросы, Сосновский добавил раздраженно:

— Слушай, хватит! Пускай твои люди станут его тенью. Это все, что от тебя требуется. А мне не до того сейчас, чтобы все тебе объяснять.

Когда наступил вечер, Сергей Самуилович снял очки и, держа их в руке, вышел из кабинета. Он прошел по длинному коридору, увешанному репродукциями картин русских художников, открыл дверь в кабинет Привольского, включил свет и подошел к письменному столу. Осмотрев стол, Сосновский неловко повернулся и случайно задел массивный фолиант. Тот с грохотом шлепнулся на пол. Он поднял книгу. Это была «История искусств» Гнедича издания 1897 года.

Сергей Самуилович увидел на полу небольшой прямоугольный конверт, по всей вероятности, выпавший из книги. Он поднял его, развернул. Внутри оказалось письмо от Плукшина, по рассеянности забытое Григорием Аркадьевичем. Тут же лежал какой-то ключ.

Прочитав письмо, Сосновский вновь надел очки, метнулся к столу, схватил телефонную трубку и строго приказал невидимому помощнику:

— Машину мне. Поедем на квартиру Плукшина… Немедленно!

Войдя в квартиру убитого, Сосновский покосился на стену в прихожей и на паркет с отчетливыми следами крови. В квартире все было перевернуто вверх дном. Он осмотрелся и прошел в кухню. Открыв духовку, извлек оттуда противень, тщательно исследовал его поверхность и, усмехнувшись, изрек:

— Гений… Да… Вот ведь шутник!

Покидая квартиру, Сосновский не удержался и вновь покосился на место, где, должно быть, лежало тело профессора. Ему почудилось, будто на стене имеется еле различимая надпись. Наклонившись, Сергей Самуилович прочел: «бобо».

«Больно ему, видимо, было, бедняге», — спешно покидая квартиру покойного, рассеянно подумал Сосновский.

Вечером того же дня Александр Валентинович Тихонов припарковал свой любимый «патрол» в одном из переулков Остоженки.