Юрий Костин - Русский

Плукшин украл таблички, затем инициировал квест, разделив их сообразно логике, понятной ему одному, и при этом зачем-то сообщил Привольскому о существовании… пятого артефакта.

Итак, в найденном в тайге контейнере было скрыто четыре таблички.

Ни одной из них у Сосновского теперь не было, а имелось творение изощренного ума Плукшина, который умудрился впаять (и как только сумел!) аналог найденных в тайге пластин в противень своей видавшей виды плиты, видимо, полученной им еще от государства во время последнего в истории страны бесплатного капитального переоснащения старого московского дома.

Да, еще было письмо, припрятанное между страницами книги Гнедича. Оставалось только гадать, зачем профессор все это сделал. Не иначе как Плукшин не исключал вероятности своей скоропостижной кончины. Он фактически завещал Привольскому свои догадки относительно содержания найденных текстов.

Но почему же тогда он разделил таблички и части расшифровки? Чего или кого боялся? Если Привольский получил лишь пятую часть «сокровища», кому досталось остальное? Выходит, имелись у Плукшина другие душеприказчики, помимо Григория Аркадьевича.

Сергей Самуилович развернул листок и вновь прочел письмо, вдумываясь в каждую фразу, перечитывая заново предложения, анализируя каждое слово:

«Григорий! Это сенсация века. Величайшее открытие в истории человечества. Распоряжаться этим богатством индивидуально, увы, не имеет права ни один человек на Земле. И я сделаю все, абсолютно все, что в моих силах, чтобы не случилось непоправимое и эта находка не осела в домашней коллекции очередного профана…

Это достояние всей нашей цивилизации. Однако ирония в том, что, обнародовав содержание текстов «в лоб», мы превратимся в вечное посмешище, и погонят нас из науки поганой метлой. Мне не привыкать, а вашей карьере наступит конец. Пока же попытайтесь открыть глаза и ответить на один простой вопрос: откуда в озере Чеко, в эпицентре катастрофы 1908 года, под слоем ила мог оказаться пролежавший там сто лет контейнер с текстами, в которых упоминаются современные глобальные проблемы?

Да, я сумел расшифровать тексты, и, поверьте, мне просто повезло. Меня не будет в Москве несколько дней, так что не ищите.

Чтобы сделать первый шаг по пути к восстановлению взаимного доверия, я предлагаю: как прочтете записку, поезжайте ко мне на квартиру. Там, в газовой плите у меня на кухне, вы найдете пятую табличку (не удивляйтесь, она досталась мне по праву, задолго до нынешней экспедиции на Подкаменную). Прошу простить меня за дерзкий поступок, но я решил таблички хорошенько запрятать, пока вы мне не поверите, да и чтобы ни у кого не случилось соблазна отправить их в спецхранилище, упаси Боже, продать коллекционерам и проч.

Надеюсь, я вас достаточно заинтриговал, и если у вас есть желание продолжить разговор, ждите моего звонка послезавтра вечером. Я скажу вам, где и когда мы сможем с вами встретиться и потолковать. Местонахождение остальных табличек позволю себе оставить до поры в тайне, ведь я не уверен, что мое письмо убедило вас в истинности моего открытия».

— «Моего открытия»… Как бы не так, — проворчал Сосновский. — Похоже, перед гибелью Плукшин окончательно спятил. И почему это Привольский ни словом не обмолвился о письме профессора? Выходит, это из него он понял, что Плукшин вынес таблички из Центра и не думает возвращать их. Тут определенно пахнет заговором.

Сосновский водил по табличке указательным пальцем, пытаясь определить значение знаков и символов, и даже предпринял попытку составить из своих предположений отдельные фразы. Выходила досадная околесица — в таких делах директор Центра не был силен.

Несмотря на скептическое отношение к «открытию» Плукшина, эта история, похоже, Сосновского все больше увлекала. Он был из породы людей, обладающих уникальной способностью находить всему и вся рациональное объяснение, а при отсутствии оного набираться терпения и ждать озарения или новых сведений, способных пролить свет на загадку. В данном случае ситуация была из ряда вон выходящей. И ее специфика требовала активных действий. Ведь из-за этой сибирской находки уже лишили жизни человека.

Сосновский положил записку Плукшина на сиденье, уперся локтем в ручку двери и погрузился в созерцание мелькающих за окном деталей уличного пейзажа.

В ту же минуту зазвонил его мобильник.

— У аппарата Сосновский.

— Сергей Самуилович?

— Ну да, я же и говорю… Кто это?

— Слушай сюда, лысый, — голос в трубке звучал зловеще и чуждо. Настолько некомфортно он звучал, что даже Сосновский, не робкого десятка человек, повидавший немало на своем веку, застыл и провел рукой по мгновенно вспотевшей бритой голове. — Все, что ты прихватил в квартире, выбросишь из окна на Фрунзенской набережной под пешеходным мостом на стороне реки. Иначе ты у меня домой или в свой ботанический центр сегодня не вернешься.

Звонивший тут же отключился.

Сергей Самуилович испугался. В эту минуту он рассудил, что ему, в сущности, нет никакого дела до бредовых гипотез сумасшедшего Плукшина. Всю свою жизнь Сосновский посвятил изучению материального мира, тайн природы, имеющих разумное объяснение. И что тогда мешает ему продолжать в том же духе, вплоть до заветного дня почетного ухода на пенсию? И не бросить ли сейчас этот чертов противень на мостовую?

— Коля, — Сосновский чуть слышно позвал водителя.

— Да, Сергей Самуилыч?

— Нам надо на Фрунзенскую набережную. Развернись над тоннелем на Маяковской. Поедем по набережной в сторону центра.

— Как скажете.

На подъезде к мосту Сосновский попросил водителя притормозить.

Директорский «ниссан теана» имел спецномера — парковаться этой машине разрешалось повсеместно. Наверное, даже если бы водителю взбрело в голову прокатиться по пешеходному мосту, найди он способ переместить на него автомобиль, ни один сотрудник ДПС ему и слова бы не сказал. Если такие люди едут на машине по пешеходному мосту — значит, так положено.

Директор Центра изучения альтернативной энергии обернулся и увидел, как в отдалении от них остановились два немытых внедорожника неопределенных моделей — то ли «шевроле тахо», то ли еще что-то подобное, столь же крупное, агрессивное, вызывающее.

«Черт», — подумал Сосновский.

По дороге сюда он напряженно размышлял о мотивах тех или иных человеческих поступков и теперь сильно засомневался в целесообразности с ходу идти на поводу у неизвестных подонков, осмелившихся припугнуть по телефону его, столь влиятельного и уважаемого человека, к тому же отсидевшего когда-то срок пускай даже в американской, но все же тюрьме.

Беда, однако, заключалась в том, что влияние Сосновского было засекречено, как и его работа. Это означало, что попросить помощи «официально» он мог только у службы безопасности Центра или позвонив по «02».