Юрий Костин - Француз

— Князь, — Александр пристально глянул на своего приближенного и друга, — Наполеон предлагает перехитрить всю Европу и вместе с Францией далее вершить ее судьбы.

Волконский усмехнулся.

— Верно, не в ладах со здравым смыслом находится император французский, коли в дни несмываемого позора предполагает, что вы станете вести с ним какие-либо переговоры. Я хорошо помню, как в июне посылали вы к нему Балашова с намерением убедить вывести армию из России в обмен на готовность к переговорам.

— Да, тогда я дал клятву перед Богом не вести больше никаких бесед с этим человеком, если он хоть на сажень продвинется по нашей земле. И все стало ясно, когда он занял Вильну. А поляки приветствовали его, не понимая, что и их ждет участь несчастных, коих бессовестно грабили и убивали озверевшие от голода и лишений солдаты так называемой великой армии. Наполеон зарвался и получил по заслугам.

Внимательно слушая своего государя, Волконский уловил необычные нотки в его речи, будто Александр уговаривал себя следовать данной клятве, а значит, имел некоторые сомнения.

— На сердце моем печаль, князь, — сказал царь после минутного раздумья. — Понимаю, что сполна должен получить коварный Бонапарт за обман и великие беды, которые принесло моему народу это нашествие. Но ведь не лишено смысла и его предложение. Ах, если бы только возможно было его принять!

— Простите, Ваше Величество, простите мою дерзость, — с тревогой произнес Волконский, — я Вас не понимаю.

— Князь, кровью и потом русского солдата мы уничтожаем не армию Франции, а открываем Англии и иным державам пути к господству в Европе. Если взглянуть сквозь туман, коим окутано будущее России, то возможно увидеть, как освобожденная нами Европа через сто лет объединяется против нас. И нет иной страны в Европе, кроме Франции, с коей мы смогли бы совместно возглавить строительство общеевропейского дома — от океана и до океана.

Волконский молчал.

— В наших руках судьба России и нашего народа. Как можно ставить ее в зависимость от боязни потерять лицо или гордость, даже если сие есть лицо и гордость государя? — Царь прошелся по зале и вернулся к столу. — Да пусть уж лучше весь народ, подданные мои, дворянство отвернутся от меня и заклеймят позором за соглашательство с врагом, но разве стоит ради укрепления власти своей на коротком отрезке твоей земной жизни ставить под угрозу благополучие будущих поколений?

— Государь, Вы — человек величайшей нравственной силы, — с низким поклоном произнес ошеломленный князь. — В веках будут помнить сего государя, мудрого и благочестивого. Но народ мудр и сейчас уповает на нас, чтобы мы изгнали и наголову разбили супостата, пока не будет ему места не то что в Париже, а и на всей земле.

— Оставьте, Волконский. Народы не объявляют и не заканчивают войны. Правители бросают невинных в пекло! Гордыня… Вот буквально накануне, — продолжал царь, — беседовал я с одним арестованным и даже, признаюсь, выпил с ним чарку-другую… — Царь стукнул кулаком по столу, да так крепко, что чашка с кофе опрокинулась, и напиток разлился по столу причудливым узором.

Волконский вздрогнул от такой неожиданности и испугался, не навлек ли он противоречием своим на себя гнева государева.

— Как я мог так поступить?! — воскликнул Александр. — Ко мне!

В залу вбежали два царских адъютанта, два казачьих полковника — Найденов и Баранников.

— Господа, сию же минуту отправляйтесь в Петропавловскую крепость и остановите исполнение приговора ротмистру Ушакову. Молю Господа, лишь бы только его еще не казнили. Братцы, одна нога здесь, другая там!

Минуты не прошло, как казаки уже неслись бешеным аллюром к крепости. Погрозив у ворот кулаком солдату, попытавшемуся выяснить, по какому такому делу в Петропавловку пожаловали два всадника, Найденов направил лошадь к шлагбауму, который она с легкостью перескочила. Баранников, не мешкая, последовал за ним.

Еще не осадив лошадь, Найденов на ходу прокричал что было мочи:

— Высочайшее повеление!

Офицер и гражданский растерянно переглянулись, и в тот же миг осужденный повис на веревке.

Война не отпускала. Ветераны восемьсот двенадцатого года болели и умирали. Здоровые же зачастую творили беззаконие. По итогам их действий общество переменило отношение свое к событиям Отечественной войны и с яростью и с каждым днем усиливающимся цинизмом обрушилось на тех, кто еще недавно спасал Отечество от позора оккупации и последующего рабства.

1 августа 1819 года бывший французский военнопленный Матье Сибиль, волею судьбы оставшийся в России и впоследствии, не без влияния самогонки, влюбившийся в нее до самозабвения, прогуливался по Летнему саду. Мимо проходили разные люди, кавалеры и дамы, красивые, стройные, не очень привлекательные и полные…

Человек с кудрявой шевелюрой и ухоженными бакенбардами привлек внимание Матье, когда в довольно бесцеремонной манере пытался заинтересовать своей персоной одну из дам. Дама была явно недовольна приставаниями этого мужчины, его навязчивость утомляла женщину и лишала сил. Она вот-вот готова была сдаться.

— Зря вы так стараетесь, сударь, — обратился к нему Матье по-русски, но с акцентом. — Дама не желает с вами общаться.

— А вам, сударь, какая печаль? — надменно ответствовал Матье ловелас.

— Никакой, сударь. Кроме того, что дама явно не желает вашего общества.

— Вам-то почем знать? Да и какое, право, ваше дело? — с вызовом ответил мужчина.

Его кудри растрепались на ветру, он взволнованно задышал и придвинулся к Матье на недопустимо близкое расстояние. Матье слегка отодвинулся в сторону.

— Любой нормальный кавалер вступится за даму, которую обижают.

— А почему вы решили, что я ее обижаю? Красавица моя, скажите же ему, наконец…

Ловелас обернулся и, к своему удивлению, не обнаружил даму рядом с собой.

— А где она? — растерянно произнес он, обращаясь к Матье.

Тот лишь плечами пожал и, развернувшись, проследовал прочь. Мужчина с бакенбардами тронул его за плечо. Матье резко развернулся.

— Желаете дуэль? — с усмешкой проговорил он.

— А какой смысл, раз она ушла? Не пропустить ли нам по бокалу вина? Вы, как я слышу, француз. И не боитесь разгуливать здесь один?

Матье посмотрел на этого маленького человека с бакенбардами, вспомнил, что дома его никто не ждет, да и дома у него нет, есть лишь комната, которую он снимает на Фонтанке у бывшего сослуживца своего друга Мишеля. Молча кивнув, он вверил себя в руки случайного знакомого.

— А я стихи пишу, знаете ли, — торжественно заявил кудрявый человек с бакенбардами.

Матье поднял на него тяжелый взгляд.