Александр Тамоников - Металл цвета крови

Добыча топлива для иных превращалась в смысл жизни. Топили мебелью, дверями, книгами. Иногда для растопки ломали целые здания. Продуктовые магазины работали исправно, продукты поступали своевременно, дело было в микроскопических нормах. Городские хлебозаводы работали под контролем военных. Но транспорт отсутствовал, хлеб с заводов и складов развозили на санях и тележках.

Березин был свидетелем инцидента. Трое грабителей напали на снабженцев, везущих на санках хлеб. Все произошло у крыльца магазина. Одного снабженца застрелили, второй прикинулся мертвым. А когда те кинулись к саням, он открыл огонь из пистолета. Одного прикончил сразу, двух других ранил. Потом поднялся и с наслаждением их достреливал. Налетчики просили их не убивать, ссылались на то, что не ели несколько дней, бес, мол, попутал. Но мольбы не помогли. Собрались люди, все видели, никто не возразил — хотя грабителям было от силы лет по семнадцать.

Прибежал патруль, выяснили, что к чему. Последнее дело — отнимать еду у беззащитных стариков и детей. Поговаривали злые языки, что в Смольном руководство города жирует, ни в чем себе не отказывает — и барашков им привозят специальные команды, и любые фрукты с овощами. Березин в это не верил — на то и злые языки, чтобы множить вранье…

Он стоял у старых семейных фотографий, развешанных на стене. Все потускневшее, старое, но мама такая молодая и отец еще — парень хоть куда… Олег отыскал тряпку, стал стирать со снимков пыль. Прошел в ванную, безуспешно пытался открыть воду. Вода в колонке, а колонка на соседней улице, и там очередь… Не все удовольствия сразу.

Березин был в курсе засекреченной информации, знал, сколько жизней стоила блокада и ее последующее снятие. Порой преследовала мысль, что истинные цифры советским гражданам никогда так и не объявят. Возможно, это и правильно — цифры ужасали, в них невозможно было поверить…

Он посмотрел на часы. Как-то странно выходило, прибыл с запасом. В квартире было пусто и холодно, витали призраки прошлого. Стоило нанести визит соседке.

Дверь квартиры напротив отворила женщина лет сорока — худощавая, с короткой прической и челкой, закрывающей половину лба. Несмотря на возраст и щуплое телосложение, она была миловидной. Соседка куталась в шерстяной платок, смотрела настороженно, с затаенным страхом. Так уж здесь сложилось, что мужчинам в форме граждане не всегда рады. Женщина поежилась, запахнула плотнее шаль.

— Я вас слушаю… Здравствуйте… — У нее был сухой, немного сиплый голос.

— Здравствуйте, — сказал Березин. — Мне бы Клавдию Викторовну. Я ваш сосед из квартиры напротив, сын Валентины Петровны, Олег Березин…

— О, простите, а я подумала… — Она смутилась, румянец покрыл впалые щеки. — Проходите, пожалуйста, я ее племянница Маргарита…

Он шагнул через порог, держа в руках небольшой сверток. В двухкомнатной квартире было прибрано, на вешалке висело одинокое пальто. Дверь в комнату была приоткрыта. Он заметил, что мебели почти нет (как и у большинства выживших ленинградцев), только самое необходимое — кровать, тумбочка, уже ненужная сейчас, в мае, буржуйка. В гостиной висели полки с книгами — их туда поставили явно недавно.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила женщина. — Не знаю даже, куда… наверное, на кухню.

— Мне бы Клавдию Викторовну, — повторил он. — Моя мама скончалась зимой 1942-го, Клавдия Викторовна до последнего дня ее поддерживала, заботилась о ней. Я знаю, что они дружили, помогали друг другу. Хотелось бы просто ее увидеть. Я не был здесь больше двух лет…

— Тетя Клава умерла, — потупилась Маргарита.

— Простите, — помрачнел Олег, — я не знал. Правда, не знал. Как это случилось? Она ведь была такая крепкая…

— И даже рассказывала про вас… — женщина подняла на него любопытный взгляд, — как вы приезжали в краткосрочный отпуск, а мама ваша умерла за несколько дней до этого, и вы об этом не знали и даже не съездили на ее могилу, потому что в этих могилах — тысячи…

— Я ездил в Пискарево, — поправил ее Березин. — Но вы правы, там невозможно никого найти. Сведения о погребении отсутствовали. Не всех зарывали в землю. Многие тела сжигали в печах, прах ссыпали в канавы… В тот приезд мы полночи разговаривали с Клавдией Викторовной, пили чай… Не помню, чтобы она рассказывала про свою племянницу…

— А вы документы мои проверьте, — Маргарита глянула на него с укором, — или сходите в жилконтору, спросите, что за особа проживает на этой жилплощади и имеет ли она на это право…

— Даже не собираюсь, — поморщился Березин. — Вы неправильно меня поняли… Прошу прощения.

— Тогда и вы простите, — сухо улыбнулась женщина, — за то, что неправильно вас поняла. Вы пройдете?

— Нет, спасибо, в другой раз, — отказался Олег. — Мне еще на службу надо. Я из Новгорода прибыл, по делам. Образовались несколько свободных часов, решил забежать… Вот, держите, — он протянул ей сверток.

— Что это?

То, что лежало в свертке, простым смертным было, к сожалению, недоступно. Год назад Ленинградская кондитерская фабрика имени Н. К. Крупской возобновила выпуск конфет, прерванный в связи с блокадой. Их распределяли по детским домам, предприятиям «усиленного питания», часть поставок шла в армейские структуры.

— Что вы, я не могу, — запротестовала Маргарита. — Возьмите, не надо, я же не ребенок, право слово. Вы это Клавдии Викторовне везли…

— Но вы же сегодня за нее, — неловко пошутил он. — Возьмите, Рита, не обижайте меня. Попьете чай, помяните тетушку… и мою маму тоже. Нам это выдают, все в порядке, не беспокойтесь, я уже ел.

— Спасибо, Олег… — она смахнула тыльной стороной ладони набежавшую слезу, — мы уже не голодаем. На деньги пока ничего не купить, но пайковые нормы подняли, расширили ассортимент — с этого уже ноги не протянешь, как раньше… Мы всю жизнь прожили на Петроградской стороне. Мой отец, ее брат, работал в научно-исследовательском институте, преподавал биологию в университете. Его отношения с тетей Клавой испортились после смерти моей мамы от туберкулеза. Он быстро нашел себе другую — слишком молодую для него, это была его ассистентка… Они поженились, у меня появилась мачеха, это было начало 1941 года… Его новая жена умерла от холода под Новый год — субтильное сложение, проблемы с кровообращением… Моего отца арестовали в феврале 1942-го, и я до сих пор не знаю, что с ним, мне отказывают в ответе. Когда я в последний раз была в приемной НКВД, там вспылили, сказали: радуйтесь, что сами не загремели, нечего тут пыль поднимать… Мой отец ни в чем не виновен, я точно знаю, что это был ложный донос его коллег…

Олег сочувственно молчал. Репрессивная машина работала даже в блокадном Ленинграде. Людей арестовывали и в 1941-м, и в 1942-м. Проводилась крупная кампания против высококвалифицированных ленинградских специалистов. Аресту подвергались сотрудники высших учебных заведений, работники науки, искусства. Предъявленные обвинения оригинальностью не отличались: «участие в антисоветской контрреволюционной деятельности». За короткое время арестовали около 300 человек, даже состоялись судебные процессы. Их проводили военные трибуналы войск Ленинградского фронта и войск НКВД Ленинградского округа. К смертной казни приговорили 32 человека, впрочем, реально расстреляли только четверых, остальным высшую меру заменили исправительно-трудовыми лагерями. Многие арестованные гибли в следственных тюрьмах, на этапах, пересылках, родственникам об этом сообщали не всегда. Смерть в блокадном Ленинграде — на каждом шагу, кого волнуют мертвые предатели?