Сергей Гайдуков - Ядерный будильник

— Не твоё дело, — поспешно отзывается Малик. — Мало вам всё равно не покажется…

— Всё равно — плохой план. Придумали на скорую руку, да?

— Замолчи, баран, пока я тебя не пристрелил.

— Ты сам сказал, что должен был везти «чемодан» то ли в Пятигорск, то ли в Волгоград. Посреди города эффект был бы совершенно другой, это точно…

— Я тебе ничего не говорил про Пятигорск! — возмущается Малик.

— У тебя вырвалось, понимаю…

— У меня сейчас очередь для тебя вырвется…

— Какой смысл? Через двадцать минут все равно умрём. Ведь так?

— Так, не сомневайся! — кричит Малик.

— Малик…

— Что?!

— Малик, раз уж осталось двадцать минут…

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?!

— Я читал твоё досье. Скажу больше, кое-какую его часть я и написал.

Малик что-то кричит Магомеду, но тот не отзывается, и Малик вдруг понимает, что ситуация совсем не такая, как он представлял себе минуту назад.

— Через двадцать минут мы все здесь умрём, так что давай поговорим начистоту.

— Я со спецслужбами начистоту не разговариваю.

— Это точно, если вспомнить, на сколько ты нагрел турок.

— Моё личное дело!

— Так я и не обвиняю… На самом деле у меня к тебе один вопрос, который я хотел бы прояснить, прежде чем меня разнесёт на молекулы.

— На атомы, — поправляет сзади Монгол.

Держа автомат перед собой, Малик выходит из-за ящиков и непонимающими глазами обводит странную компанию посреди пустого склада. Помимо десятка трупов в разных концах склада, Малик видит сидящего на полу Бондарева, а за его спиной — Монгола, Белова и Морозову.

— Они тоже надеются на чудо, — спокойно говорит Бондарев.

— Вообще-то я не… — шёпотом произносит Алексей, но Морозова пихает его локтем в бок:

— Ты тоже веришь в чудеса. Выбраться наверх всё равно уже не успеешь. Второй лифт сломали эти козлы, — Морозова имеет в виду охрану и уцелевших участников аукциона. — Так что стой спокойно, верь в чудеса и не дёргайся.

Алексей послушно следует её совету.

— Один вопрос мучает меня, — говорит со вздохом Бондарев. — И мне будет гораздо спокойнее разлетаться на атомы, если я узнаю ответ на него.

Малик вдруг понимает, что очень устал. В том числе устал спорить, кричать, стрелять… Скоро все это безумие закончится. Он выполнил свой долг и имеет право отдохнуть.

— Хотя бы женщину увели, — говорит Малик, имея в виду Морозову.

— Сначала ты запускаешь ядерную бомбу, а потом начинаешь беспокоиться о женщинах и детях, — укоризненно произносит Бондарев. — Женщина сама о себе позаботится. Давай лучше поговорим про мой вопрос…

— Сначала ты ответь на мой вопрос — как узнали, что я здесь буду? — Малик пыхтя присаживается напротив Бондарева, но не выпускает автомат из рук.

— Мы не знали, — отвечает Бондарев. — Мы думали, ты за границей. Думали, пришлёшь курьеров.

— Не получилось у меня тогда за границу выбраться. Здесь, в России, отсиживался. Здоровье опять же подводит. Не побегаешь, как в былые годы… Значит, — улыбается Малик, — я вас сегодня удивил?

— Не то слово. Только я не понял, при чём здесь Пятигорск и Волгоград…

— Э-э… — Малик с досадой машет рукой. — Я виноват, проговорился. И вправду план у нас такой был — взять бомбу и туда отвезти…

— Но это же не твой план, Малик.

— Как это?

— Это план Крестинского.

Малик на миг напрягается, но вспоминает, что через пятнадцать минут весь мир придёт к концу.

— Про Крестинского знаешь? Плохо. То есть для него плохо. Для тебя — хорошо.

— Малик, вы бы не довезли «чемодан» до Пятигорска.

— Ты о чём?

— Ты был нужен Крестинскому, чтобы забрать бомбу и вывезти её на юг. Под Пятигорском или где-то на пути вас бы встретили. Тебя бы убили, Малик. А бомбу забрали.

— Ну какой же ты псих, — говорит Малик. — Ну что ты придумываешь? Зачем Крестинскому меня убивать, если я на него работаю, если я выполняю его задания?

— Затем, что у него есть задание, которое ты не согласился бы выполнить.

— Что же это такое?

— "Ядерный чемодан" нужно было взорвать на юге Чечни. И сказать, что русские устроили геноцид. Ты бы сделал такое?

— Такого никто бы не сделал, — пальцы Малика сжимаются на автомате. — Такого бы никто никогда не сделал.

— Ты говоришь про себя. Но есть другие, и они бы сделали это. Мы как-то записали переговоры Крестинского с Акмалем. Ты же помнишь, кто такой Акмаль, да? Он человек в турецкой разведке, но работает на Крестинского. Муса, который приехал сюда с тобой, — он же не коренной чеченец, да? Он чеченец, родившийся в Турции. Кто посоветовал тебе взять его? Акмаль. Муса должен был убить тебя, Малик. И передать бомбу таким людям, которым действительно плевать, что и где взрывать. Муса сейчас там, — Бондарев махнул рукой вверх. — Он умирает, но мы успели с ним поговорить. Мне жаль, что всё так сложилось для тебя. Малик. Тебя продали, потому что с тобой слишком сложно иметь дело. Проше нанимать самоубийц за сто долларов. Крестинский ненавидит тех, кто выгнал его из России, он хочет их скомпрометировать любой ценой. Ну и ещё кавказский нефтепровод — после ядерного взрыва он уже никогда не заработает, а у Крестинского наверняка заготовлены какие-нибудь финансовые афёры на этот счёт…

— Десять минут, — усталым голосом пожилого человека произносит Малик. — И всё это кончится. Я не хочу знать, правду ты мне сказал или нет. Все это оскорбляет мой слух. Давай просто молча подождём десять минут.

— Я помолчу, — говорит Бондарев. — Но теперь и ты ответь на мой вопрос.

— Что тебе надо? — равнодушно говорит Малик.

— Расскажи мне о Химике.

Малик меняется в лице.

— Расскажи, как вы встретились в девяносто втором году. Малик хочет что-то сказать, но морщится от боли.

— Расскажи, что он тебе поручил. И как ты справился с этим поручением.

Малик смотрит на часы. Потом на Бондарева.

— Наверное, мне надо это рассказать. Это облегчит мои последние минуты в этом мире. Я однажды уже рассказывал эту историю, но я рассказал её Крестинскому, а это то же самое, что исповедаться дьяволу. Он вытягивает из людей их преступления, чтобы потом пустить в дело. Теперь я расскажу тебе, а потом мы все умрём. Наверное, в этом есть какой-то смысл.

Когда Малик заканчивает говорить, у них остаётся ещё три минуты. Бондарев смотрит на Малика, тот разводит руками и говорит:

— Ну да. Я это сделал. И было бы глупо сожалеть или стыдиться этого, потому что нельзя вернуться назад и все исправить. Этого нельзя исправить хотя бы потому, что я так до сих пор и не понял — зачем это было нужно Химику. Ха… Получается та же самая история, что и с Крестинским. Я совершаю поступки, но не знаю их истинного смысла. Мне и в самом деле пора умирать.