Валерий Примост - Приднестровский беспредел

— Ставлю свой автомат против твоей елды, — категорично заявил Миха, — что если очень задаться этой целью, то из каждого подвала или погреба можно вытряхнуть на свет Божий целый выводок пацифистов и филантропов.

— Ты что, браток, гороху сегодня обхряцался? — мрачно спросил Андрей.

— При чем здесь?..

— Больно веселый… Не к добру…

— А это нервное. От страха, — пояснил Миха. — Адреналин донимает…

Попетляв по хитросплетению закрученных в кукиш переулков, побродив по похожим один на другой как близнецы дворам, казаки, наконец, оказались на маленькой тихой улочке, втисйнувшейся своим потрескавшимся асфальтом между двух рядов задних, «слепых» стен домов. Заканчивалась улочка бетонным забором, за которым, чуть поодаль, раскинулся вроде как парк. Там в обрамлении деревьев, виднелось какое-то, явно нежилое, здание. Чуть в стороне от первого сквозь кроны деревьев вырисовывался коробчатый силуэт еще одного дома. Румынов нигде поблизости видно не было.

Казаки шлялись по улочке туда-обратно, трепались, курили. Все было тихо и спокойно. Никто не знал, что делать дальше. Да еще и проводник, как на грех, куда-то запропастился.

— Ну, что ты теперь скажешь, Паулюс? — спросил Андрей. — Каковы, как говорится, перспективы развития нашего наступления?

— Если речь идет о наступлении, то я не Паулюс, а Манштейн, — важно поправил Миха. — Паулюс, он все больше по обороне орудовал…

— Ладно, мля, не пурши только, — покачал головой Андрей. — Дело говори.

— О’кей, — кивнул Миха. — Базару нема. Говорю дело: о перспективах развития нашего наступления тебе с огромным удовольствием поведает вон тот говнюк, наш проводник, который сейчас приближается к нам с крейсерской скоростью восемь кэмэ-че.

Андрей выглянул из-за угла.

— Точно, он. Где это его носило все это время?

— Пути Господни неисповедимы. Может, срачка разбила не ко времени…

— Мужики! Мужики! Вы чего здесь зависли? — орал, торопливо труся к ним, проводник.

— А че? Че делать?

— Так вон же полиция! — тыкал проводник пальцем в сторону второго здания, полускрытого деревьями. — А это, — показал он на первый дом, — детский садик. Там тоже опоновцы сидят…

— Ах, блин! Так это что же, мы все время под стволами ходили? — сказал Миха, на всякий случай поглубже задвигаясь за угол. — А чего ж они не стреляли?

— Пути Господни неисповедимы, — передразнил его Андрей. — Может, срачка разбила, а может, просто не заметили…

С десяток казаков, не дожидаясь команды, кинулись через забор. Буквально тут же затарабанили со стороны зданий крупнокалиберные пулеметы, потом из парка донеслось несколько взрывов, а еще через минуту несколько окровавленных, измазанных в земле людей в мятых фуражках перевалились через забор наружу.

В следующее мгновение румынские пулеметы перенесли огонь на тихую улочку, которая тут же превратилась в кровавое пекло.

У румынов все было пристреляно. Два крупнокалиберных пулемета вели перекрестный огонь от детского садика и здания полиции, покрывая каскадом пуль почти все узкое пространство между домами.

Казаки сломя голову кинулись в укрытие. Оттуда, не имея никакой возможности высунуть даже кончик носа, они видели распластанные на земле два-три бездыханных тела в фуражках и изрешеченного градом пуль, но еще живого, шевелящегося в луже крови дядю Федю.

«Дядя Федя съел медведя,» — часто смеялись казаки, и он улыбался им в ответ, хотя, по правде говоря, эта детская присказка ему не очень-то нравилась.

Хотя, наверное, при желании, он мог бы съесть целого медведя. Потому как был дядя Федя на редкость грузен, широкоплеч и, по единогласному мнению всех казаков, являлся обладателем самого обширного в Черноморском казачьем войске брюха.

«Так, щас тихонечко подвинуться надо… во-он к тому заборчику… чтобы, значит… чтобы в мертвую зону… Бляха, как же это, в „мертвую“-то?..»

Он всегда был добродушен, нетороплив и размерен, и одним присутствием своим, густым басом да настоящим сибирским хлебосольством создавал в казачьей землянке на позициях под Кошницей теплую атмосферу надежности и уюта. Его все любили — от атамана до последнего мальчишки-казачонка, любили той уважительной любовью, которую люди чувствуют к большим, добрым, широким натурам.

А сам он по-женски любил чистоту и порядок, собственноручно подметал в землянке самодельным веником и недовольно ворчал, когда казаки сгоряча вламывались в землянку в грязных сапогах.

«Лишь бы гад пулемет свой не довернул… лишь бы… а там выберусь… оклемаюсь… лишь бы… Только вот холодно больно… уж больно холодно…»

Он был отличным сапожником и сам предлагал казакам «дать каши» их видавшей виды обувке. Весь нехитрый сапожницкий инструмент всегда был при нем — в аккуратном холщовом мешочке.

Потихоньку обучать этому делу он начал одного из молодых казаков, Алеху, улыбчивого курчавого парнишку из Воронкова. А сейчас Алеха лежал в двух шагах, и широко раскрытые глаза его пусто смотрели на дядю Федю, а под головой растеклась большая багровая лужа.

«Чего же так холодно-то… глаза слипаются… не спи, не спи, казак… я знаю, это жисть моя выходит вон… мне бы только туда, к заборчику… чтобы укрыться…»

Румынский пулеметчик словно с цепи сорвался: он стрелял и стрелял, все пытаясь достать дядю Федю, и пули ложились все ближе, но все же еще не попадали в цель.

Вот несколько ударилось в асфальт совсем рядом с его ногой — он даже почувствовал несильные толчки.

А может, они попали в ногу? Дядя Федя попытался разобраться в своих ощущениях, но мысли и чувства уже не слушались его, и нога, пораженная ли, только задетая — молчала.

Казаки в укрытии только ждали паузы в раскатистой дроби пулемета, чтобы кинуться на выручку. Но чертов пулемет не умолкал.

«Господи, да как же это я… да за что…» Он поднял глаза, чтобы напоследок взглянуть на небо, но прекрасный образ безграничного голубого пространства уже не дошел до его созндния. На секунду перед ним промелькнули лица жены и сына.

«Господи, как же хочется жить…»

Это была последняя мысль в его жизни: румынский солдат все же довернул свой пулемет. Да и довернуть-то надо было всего ничего — каких-то несколько градусов.

Несколько томительных часов просидели под густым пулеметным огнем. «Вот же ж мля, — ругались в сердцах казаки, — нам бы сейчас танк сюда, один-единственный, или БТР, чтобы забор сломать и добежать до деревьев, ох, мы тогда и повоевали бы!.. Хрен с ними, с пушками, с ракетами, нам бы только танк один!..»

День медленно склонялся к вечеру. Обстрел продолжался. Казаки ждали. Наконец, в первых сумерках прибежал посыльный из штаба. «Маленько оттянуться надо, мужики… Сейчас тяжелая артиллерия из Паркан по зданию полиции шандарахнет…»