Валерий Примост - Приднестровский беспредел

Миха благоразумно промолчал.

— Распишись.

Миха черканул над уставленным в страницу пальцем старлея непонятную загогулину и отдал ручку.

— Значит так, поедешь под Кочиеры, на «Эдельвейс», в команде Савицкого, Лексан Васильча. Со своими то-есть. Доволен? Служба вахтовым методом — неделя в окопах, неделя отдыха. Понял?

— Понял.

— Поскольку ты приезжий, получку тебе платить будет исполком. Средняя зарплата плюс окопные — 75 рублей в сутки. Понял?

— Понял.

Старлей кивнул и поднялся.

— И еще. Ты — доброволец. То есть, в любой момент можешь сдать автомат и мотать на все четыре стороны… Но если попробуешь удрать со стволом…

— Понял, — перебил его Миха. — Все понял.

— Ну и ладно… Все, свободен.

«Первое на моей памяти избавленное от бюрократизма военное учреждение, — с усмешкой думал Миха, выходя в коридор. — И это хорошо. Вот где бы еще пожрать?..»

Потом их, группу новобранцев, погрузили в бортовой «ЗИЛ» и повезли в горисполком. Выдавать оружие.

— Приднестровье — это узенькая полоска на левом берегу Днестра, — рассказывал щуплый парнишка, покачиваясь в унисон с движениями кузова. — Километров пятнадцать-двадцать в ширину. До сорокового года мы были в составе Украины, а потом этот берег присоединили к Молдавии…

— И на хера, спрашивается? — пододвинулся бли жееще один ополченец. — Здесь большинство — славяне. Да мы бы и не рыпались, честно говоря. Кому воевать охота? Были бы в составе Молдовы…

— Да не были бы, Серега, не были! — перебил его парнишка. — Разве с этими придурками нормально жить можно?

— А чего? Сделали бы федерацию… Вон и Смирнов об этом говорил, президент наш.

— Да, нах, не шизди только… — отмахнулся парнишка и снова обратился к Михе: — Эти пряники нормального разговора ни хера не понимают. У них только «Великая Румыния» в голове. А где она там великая? За всю историю ни одной войны не выиграла… Они хотели здесь сделать, чтобы был только молдавский язык и латиница, а русские, значит, как второй сорт. Кричали, нам: «Чемедан, вокзал, Россия!» А мы, понимаешь, не хотим быть вторым сортом. И румынами делаться не хотим. Мы — русские и мы — у себя дома…

— Ага, — снова вмешался второй ополченец, — а румыны нам — «Русских за Днестр, евреев в Днестр!» Сколько жидов оттуда слиняло — мраки!..

«Традиционная тема, — автоматически подумал Миха. — И здесь евреи в чем-то виноваты…»

— Знаешь, как эти пряники Приднестровье называют? — обернулся парнишка к Михе, — «Транснистрия». Нормальная байда? Хер выговоришь…

«Транснистрия. Прямо Трансвааль какой-то!» — подумал Миха.

Бортовой «Зил»-130 мчался по шоссе в сторону Дубоссар. Ополченцев под брезентовым тентом было человек пятнадцать. Из них шесть-семь новобранцев, а остальные — возвращающиеся с отдыха вояки.

— А что за место — Кочиеры? — снова спросил Миха у щуплого парнишки — одного из «бывалых».

— А это село рядом с Рогами, у самого Днестра. Румыны там плацдарм захватили.

— На этом берегу?

— Ясно — не на том… Они у Рогов высадились. Там холмы, а между ними, в ложбинке, — Роги. А наши позиции — чуть дальше, у Кочнер.

— Там персиковые сады, — сказал второй ополченец. — Так вот, с одной стороны сада наши окопы, а с другой — румынские. До них — метров сто, не больше.

— А почему «румыны»?

— Да они там все — румыны, — отмахнулся парнишка. — Молдаване только на этом берегу и остались.

А у пряников с той стороны и техника румынская, и военные советники, и наемники оттуда. И еще. Гимн, флаг, язык у них румынские, понимаешь? То есть, они там у себя в Кишиневе взяли и одним махом упразднили такой народ как молдаване. Нормальная байда? Так что, они нормальные? Румыны и есть.

Некоторое время ехали молча. Стало слышно, как в голове кузова невнятно переругиваются Василич и еще один «бывалый».

«Значит так, я на „Эдельвейс“ возьму четверых, а остальных тебе на „Ворон“ отдам…»

«Э, Василич, а не до хера ли тебе будет столько народу, а?…»

«Да пошел ты!.. У тебя на „Вороне“ и так хренова куча раздолбаев без дела сидит…»

«Это у меня-то без дела?!.. Да я…»

Движок на подъеме взревел громче, и Миха уже ничего не слышал.

— Собакин! — неожиданно крикнул сидевший у самой кабины Василич. И после паузы снова: — Собакин! Оглох, что ли?

«Блин, это ж он меня зовет!..» — дошло до Михи.

— Че?

— Ну и фамилия у тебя!

— Вообще-то, моя фамилия — Остен-Бакен, — сказал Миха.

— Та до фени мне, как твоя фамилия… В штабе сказали, на «Вороне» людей маловато. Пару человек там оставим. Да и тебя с ними…

— Почему?

— А и на хер ты мне на «Эдельвейсе» не нужен такой красивый, — пояснил Василич.

— Вижу, у вас здесь добровольцев здорово любят.

— Любят, да не всех. Таких, как ты — нет.

— Понятно. Спасибо. А почему?

— По кочану. Умный больно.

— Да ладно, не обращай внимания, браток, — дернул Миху за рукав парнишка. — Василич у нас того, старой закалки человек. Сталинской еще. Он ко всему — по-своему.

В четырехугольнике заднего вида уплыл дорожный указатель развилки на Гояны.

— Совсем уже чуть-чуть осталось, — сказал парнишка.

— Слышь, я вот смотрю и никак не могу понять, — задумчиво пробормотал Миха, — это что же, вдоль дороги, орехи, да?

— Ну не кактусы же. В России вдоль дорог тополя растут, от которых кроме пуха толку нету. А у нас страна маленькая — мы из всего выгоду ищем.

— И чьи они?

— Да ничьи. Подходи, рви. Сейчас еще рано, а посмотрел бы ты, что здесь в сентябре творится.

— С ума сойти…

Несмотря ни на что, Миха себя прекрасно чувствовал. Казалось бы, не на пикник едем, — на войну. Там ладно бы убить, а так изуродовать может, что ни в одну кунсткамеру не примут. Да и без этого жизнь в окопах, тем более в марте месяце, — вещь малоприятная. И все же… И все же куда-то подевалось, сгинуло напряжение, стискивавшее его душу все это время, дышалось легко, свободно, мысли были четкими и ясными, как день вокруг. Все, что окружало Миху, безоговорочно нравилось ему, — убегающие назад ряды ореховых деревьев, холмистые пейзажи снаружи, густо сидящие на скамейках ополченцы со стиснутыми между колен автоматами. Даже грубиян-Василич, недовольно ворчавший в своем уголке, казался до смешного симпатичным.

И сам он, — «доброволец Собакин», худощавый узколицый брюнет двадцати четырех лет, темный от грязи, в драной одежде, хохляцкий еврей с псиным псевдонимом и добрым стволом калибра пять сорок пять, ироничный мерзавец, едущий умирать за совершенно чуждое ему дело, — сам он был себе чрезвычайно приятен.

Ему сейчас хотелось только одного: поскорее прибыть на место. Там были окопы и смерть, и слава, и война. А еще, блин, там был обед!..

«Судя по размеру пайков — мне здесь понравится, — подумал Миха, когда после сытного обеда новоприбывших вели на позиции. — Нет войны лучше, чем война ложками. Я бы на месте всех вояк в мире только так и сражался бы…»